Такой же предатель, как мы
Шрифт:
Перри, кажется, доволен собой. А Гейл слегка мутит.
Глава 2
Гейл не понимала, почему вести разговор приходится в основном ей. Она прислушивалась к собственному голосу, эхом отдающемуся от кирпичных стен подвала, — так же, как во время бракоразводных процессов, на которых она в данный момент специализировалась: сейчас я изображаю праведное негодование, сейчас язвительное недоверие, а сейчас говорю точь-в-точь как моя непутевая матушка после второй порции джина с тоником.
Сегодня она время от времени улавливала в своем голосе
Перри и Гейл утверждали, что вошли на корт если не вальяжно, то, во всяком случае, без спешки. Они прошествовали по обсаженной цветами дорожке в сопровождении охранников, изображавших почетный караул. Гейл придерживала за край широкополую шляпу и покачивала бедрами.
— Я действительно немножко жеманничала, — призналась она.
— Да еще как! — воскликнул Перри, вызвав сдержанные улыбки по ту сторону стола.
Он вновь задумался, не отказаться ли от матча, но было поздно: он уже отступал от калитки, пропуская Гейл, и та прошла вперед с царственной неторопливостью, прозрачно намекая, что оскорбление, возможно, не достигло цели, но тем не менее не забыто. Вслед за Перри на корт проскользнул Марк.
Дима стоял посреди площадки, лицом к ним, протянув руки в приветственном жесте. На нем были мягкая синяя водолазка и длинные черные шорты. Зеленый козырек, похожий на клюв, торчал надо лбом, лысая голова блестела на утреннем солнце — Перри задумался, не смазана ли она маслом. Кроме инкрустированных драгоценными камнями часов, Дима щеголял причудливой золотой цепочкой, которая свисала с массивной шеи, — еще одно яркое пятно, своего рода отвлекающий маневр.
Но, к ее удивлению, подхватила Гейл, Дима был не один. На зрительской трибуне позади него разместилась весьма пестрая — и, на ее взгляд, очень странная — компания детей и взрослых.
— Точь-в-точь восковые куклы, — жаловалась она Люку и Ивонн. — Меня поразили не столько их наряды и присутствие на корте в безбожную рань — в семь утра! — сколько их ледяное молчание и угрюмый вид. Я села в нижнем ряду и подумала: господи, что это? Трибунал, церковное собрание или что?
Даже дети держались друг с другом холодно. Они немедленно завладели вниманием Гейл, эти дети. Она насчитала четверых.
— Две почти одинаковые девочки, примерно пяти и семи лет, в темных платьях и шляпках, сидели, притиснутые друг к дружке, рядом с полной чернокожей женщиной — видимо, няней, — вспоминала Гейл, твердо намеренная на сей раз не давать воли эмоциям. — Двое светловолосых, веснушчатых мальчиков-близнецов в спортивных костюмах. Все они выглядели такими подавленными, будто их пинками подняли с постели
А что касается взрослых, то они были очень странные и нездешние, как будто сошли с картинки, изображающей семейство Аддамс. Причина крылась не только в городских костюмах и прическах в стиле семидесятых. И не в том, что женщины, невзирая на жару, оделись как зимой. Дело было в общем унынии.
— Почему все молчат? — шепнула она Марку, который без приглашения уселся рядом.
Тот пожал плечами:
— Русские.
— Но русские вечно болтают!
Не тот случай, объяснил Марк. Почти все они прилетели день-два назад и еще не успели адаптироваться к карибскому климату.
— Там что-то случилось, — сказал он, кивком указывая на противоположную сторону залива. — По слухам, у них какое-то большое семейное сборище, причем не особо радостное. Не знаю уж, что там у этих людей с личной гигиеной, но система водоснабжения наполовину вышла из строя.
Гейл заметила двух полных мужчин — один, в фетровой шляпе, негромко говорил по мобильному телефону, а другой, в клетчатом шотландском берете с красным помпоном на макушке, сидел молча.
— Это двоюродные братья Димы, — объяснил Марк. — Все здесь друг другу родственники. Они приехали из Перми.
— Откуда?
— Пермь, в России. Такой город.
Чуть выше сидели светловолосые подростки-близнецы, жевавшие резинку с таким видом, как будто им все осточертело. Сыновья Димы, сказал Марк. Приглядевшись к ним внимательнее, Гейл и впрямь заметила фамильное сходство: широкая грудь, прямая спина, блудливые карие глаза, которые, в свою очередь, жадно уставились на нее.
Она сделала короткий быстрый вдох и расслабилась. Приближался вопрос, который в юридическом мире сочли бы решающим, — вопрос, предназначенный для того, чтобы немедленно обратить свидетеля в прах. С той разницей, что свидетелем на сей раз была она сама. Но, продолжая говорить, Гейл с облегчением поняла, что в ее голосе, отскакивающем от кирпичной стены, не слышится дрожи, запинок и прочих красноречивых сигналов.
— Скромно, в стороне от остальных — как будто нарочито в стороне — сидела очень красивая девочка лет пятнадцати-шестнадцати, с длинными угольно-черными волосами, в школьной форме — блузке и темно-синей юбке ниже колена. Она словно была ни с кем из присутствующих не связана. Поэтому я спросила у Марка, кто она такая. Естественно.
Естественно, с облегчением повторила про себя Гейл. По ту сторону стола никто и бровью не повел. Браво.
— Марк сказал: «Ее зовут Наташа. Едва распустившийся цветочек, простите мою вольность. Дочь Димы. Отец в ней души не чает. Тамара ей не мать».
Чем же занималась красавица Наташа, дочь Димы, но не Тамары, в семь утра, вместо того чтобы любоваться отцом, играющим в теннис? Читала какую-то книгу в кожаном переплете, которую держала перед собой, точно щит добродетели.
— Невероятно красивая девочка, — повторила Гейл. И, как бы вскользь, добавила: — По-настоящему красивая.
Она подумала: о господи, я говорю как лесбиянка, хотя всего лишь пытаюсь казаться равнодушной.
Но опять-таки ни Перри, ни Люк, ни Ивонн как будто ничего не заметили.