Таланты и изменники, или Как я переводил «Капитанскую дочку»
Шрифт:
Вот ещё примеры развёрнутого обыгрывания звуков Пушкиным.
У описания французского гувернёра Петра Гринёва мосье Бопре свой мир звуков, сфокусированный на двух согласных из его имени. Вот как Пушкин впервые его описывает: «Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию pour etre outchitel». Эта аура звукосочетания «пр», к счастью, оказалась несложной для перевода. Мы перевели её почти по наитию даже до того как заметили в оригинале. Лишь найдя слово 'pronouncing' для предложения 'Beaupre's love of vodka cordials — 'even came to prefer them to the wines of his fatherland, pronouncing them incomparably better for the digestion' — я понял, что, по крайней мере, часть попадания при переводе была обязана их совпадению со словами «Пруссия», «предпочитать» и, более
Первый параграф восьмой главы содержит блестящий образец аллитерации. Пугачёв только что захватил Белогорскую крепость. Жизнь Гринёва вне опасности, но ему ничего не известно о Маше. Он входит в её комнату, чтобы обнаружить, что «Всe было пусто; стулья, столы, сундуки были переломаны; посуда перебита; всe растаскано. (…) Я увидел ее постелю, перерытую разбойниками; шкап был разломан и ограблен (…) Где ж была хозяйка этой смиренной, девической кельи? Страшная мысль мелькнула в уме моем: я вообразил ее в руках у разбойников… Сердце мое сжалось… Я горько, горько заплакал, и громко произнес имя моей любезной…» Первые десять строк оригинала звучат отрывисто и резко. Много ассонанса, аллитерации, некоторые слоги повторяются несколько раз: пере… пере… рас… перер… разб… разл… грабл… браз… разб… гор… гор… гром… Затем, с появлением Палаши, звонкие консонанты заменяются повторяющимися «п», «л» и «ш», как будто сотканными из её имени, и выходят на авансцену: «В эту минуту послышался легкий шум, и из-за шкапа явилась Палаша, бледная и трепещущая». До этого момента рассказчик нарочито называл её Палашка, употребляя фамильярную форму имени в соответствии с её низким социальным положением. Она всего лишь крепостная служанка и в определённой степени является фигурой для насмешек. Сейчас же она впервые предстаёт Палашей, и рассказчик теперь будет пользоваться этой более уважительной формой имени до конца повествования. Её хозяева убиты, и она вольна действовать по своему разумению. Она демонстрирует отвагу, инициативу и играет ключевую роль в освобождении Маши Гринёвым из плена Швабрина.
Аллитерация часто играет роль внешнего эффекта, отделки. Но нигде я не встречал такой гармонии её с мыслью и с чувством, как в «Капитанской дочке». Чудесные образцы её вкраплены по всему объёму повести и выполняют роль соединительного элемента повествования. Достаточное большое число слов содержат варианты перестановок букв «п», «л» и «т»: это и «платье», и «тулуп», и «пальто», и «толпа», и «петля», и «платок», и «плот», когда Гринёв видит плывущий по реке плот с виселицей, и «платить», и «полтина», и «плут», и «преступление», и «покровительство», и «помиловать».
Сомневаюсь, что ещё в каком-либо произведении анаграммы употреблены с таким изяществом и глубиной замысла. Каждый элемент звука и содержания взаимопроникающ. Тулуп, который Гринёв дал Пугачёву, спасает его от петли на виду у толпы повстанцев; тулуп, который Гринёв получает от Пугачёва, приводит и Петра к аресту. Вся история как бы вращается вокруг этих подношений и последующего приписывания Гринёву предательства.
В английском переводе — это игра слов «coat» и «turncoat», и Пушкин, безусловно, не её подразумевал. Я не выдаю это за своё открытие, а просто рассматриваю, как небольшой английский подарок переводчику, от которого ему будет нелегко отказаться!
Помимо всего прочего, повесть Пушкина — о проявляющихся и ускользающих свойствах языка. Переводить её — радость, и здесь нельзя не упомянуть не только об оказанной мне моими друзьями и коллегами помощи [1] , но также об упомянутых выше свойствах языка. Мы часто спешим установить «что было потеряно» во время перевода, и я, возможно, излишне распространялся о трудностях работы над тем или иным местом. Куда лучше было бы отметить, насколько дружелюбным к «Капитанской дочке» оказался английский язык. Вот, к примеру, эпиграф к 12-й главе лёг на бумагу сам собой:
1
Мишель Берди, Ольга Гребенюк, Катя Григорук, Тимоти Д. Сeргэй и Стюарт Вильямс.
Впечатление
И ещё. Эпиграфом к своему эссе я выбрал предложение из Большого Оксфордского Словаря, поясняющее употребление слова 'turncoat'. Неприветливый взгляд на искусство перевода и его предательскую сущность бытует веками и не только в англоязычном мире. Добрая половина статей, которые я прочёл в неакадемических изданиях о переводах, упоминают итальянскую игру слов 'traduttore' и 'traditore' («переводчики» и «предатели») французскую мысль 'les belles infideles' (т. е. переводчики, как женщины, — или красивые, или верные, но никогда и то, и другое) или нелестный афоризм Фроста «Поэзия — это то что утеряно при переводе». Я полагаю, что эта враждебность к переводчикам и их работе происходит не оттого, что все они плохи, а от недоверия к переводу как таковому. Переводчики по определению чувствуют себя дома в двух или более культурах (или по крайней мере это подразумевается), поэтому их преданность только одной из этих культур всегда под вопросом. Интересно, что Пушкин, по всей вероятности безотносительно к чему-либо конкретному, показывает нам, что сам Гринёв тоже в какой-то степени переводчик. Он не только в детстве учил Бопре русскому языку, но и выступает в роли посредника между представителями аристократии и представителями казаков и крестьян. Даже во время своей службы в далёкой крепости он учит французский и, что совсем удивительно, регулярно переводит.
Переводчиков всегда легко критиковать. Если они не дают полную волю своему воображению, они подводят не только себя, но и смысловую ценность оригинала. Если же они дают волю своему воображению, их можно обвинить в самонадеянности. Верность оригиналу, тем не менее, никогда не является исключительно механическим процессом. Для того, чтобы сохранять преданность человеку, вере, делу или литературному произведению, одного выполнения некоего набора правил недостаточно. Всегда придёт время, когда нам придётся задуматься, спросить себя, чему именно мы хотим оставаться преданными и почему. Самое лучшее, что я могу сделать, чтобы сохранить преданность пушкинской логограмме п-л-т, — это воспользоваться словом 'turncoat' в двух таких важных случаях. Подобно Гринёву, мы иногда просто обязаны проявлять гибкий ум и убедительную выдумку. И, позволим себе предположить, что лучше блистательно преуспеть в этом качестве, чем беспокоиться о том, что тебя назовут предателем.