Талисман из Ла Виллетт
Шрифт:
— Полиция? Но они уже здесь!
За чем последовала хриплая тирада инспектора Лекашера про доверчивых простаков, которых ничего не стоит обмануть.
Виктор и Жозеф добрались до прачечной, где хмурая девушка разбирала грязное белье.
— Сидони Мандрон? Инспектор Лекашер. Мы проверяем выходы. Откройте это окно!
Метром ниже находился навес. Виктор перешагнул через подоконник и прыгнул, уверенный, что либо вывихнет лодыжку, либо проломит черепицу, но упал на колени и остался цел и невредим. Рядом приземлился Жозеф. Они подбежали к краю крыши, съехали по водосточной трубе и оказались на газоне. Невдалеке садовник
— Полиция! Мы преследуем вора! — рявкнул Виктор и ринулся к калитке.
Забег закончился близ церкви Сен-Филипп-дю-Руль. На них оглядывались прохожие. Жозеф подозвал фиакр. Они сели и всю дорогу до Елисейских Полей пытались отдышаться, глядя на подпрыгивающую впереди спину кучера в накидке.
— Вы заметили, Жозеф? Я все еще в хорошей форме, — сказал Виктор, растирая уставшие ноги.
Их экипаж протиснулся между двумя омнибусами. Жозеф устало вздохнул.
— Ну, что сказать… Когда я соберусь сочинить роман о ворах и взломщиках, опишу все, что видел собственными глазами!
— Кэндзи вечно твердит мне о том же: опыт — нектар для творцов!
— Бывают дни, когда я мечтаю умереть невежей.
Они переглянулись, зашлись безумным смехом и все смеялись и смеялись, не в силах совладать с собой.
— Их уже двое! Нет, трое! — заикаясь, произнес Жозеф.
— О ком вы?
— О покойниках!
— Проявите хоть немного уважения, Жозеф, ведь они такие же люди, как мы с вами, и это жизнь, а не роман.
— Простите, патрон, уж слишком много всего случилось! Смех — это защитная реакция организма. Не считайте меня бесчувственным. На самом деле у меня есть сердце.
— Знаю, Жозеф, знаю. Хотите, чтобы мы прекратили расследование?
— Ничего подобного! Но я скоро стану отцом…
— Мы доведем это дело до конца — во всяком случае, попытаемся…
— Согласен. Итак, к чему вы пришли, патрон?
— Убийства Гаэтана и барона очень похожи. Обоим проломили череп. Похожи и мизансцены: разлитая кровь, желание разрушить все, что было дорого убитым. «Подписаны» преступления женскими именами: Луиза и Анжелика.
— Ни черта не понимаю!.. Лакей Гаэтана не видел надписи, но, возможно, там тоже было слово Луиза?
— В призраков мы не верим, так что этот след — фальшивка, он никуда не ведет: Луиза Фонтан мертва. Убийства и погромы совершил тот, кто знал, как попасть в тайные комнаты… Тот, кто был близко знаком с жертвами. Эта гипотеза возвращает нас к Софи Клерсанж.
— Не увлекайтесь, патрон, имена могли написать специально, чтобы увести следствие в сторону. Вспомните, что мне рассказал Мартен Лорсон: в вечер убийства Лулу у ротонды Ла Виллетт было два человека. Один из них хромал. Либо это и есть преступник, либо Софи Клерсанж и хромой — сообщники.
— Придется все начать сначала: допросить с пристрастием торговца черствым хлебом и вдову Герен, схватить хромого…
Фиакр остановился у дорогого каретного магазина, примыкавшего к манежу барышника. Лошадиное ржание мешало Виктору думать: сейчас ему хотелось оказаться на необитаемом острове.
— Стоило бы поставить памятник тишине, — недовольно буркнул он.
Оскорбленный в лучших чувствах Жозеф немедленно надулся.
— Итак, подведем итоги, — продолжил Виктор. — Лагурне и Гаэтан возглавляли оккультное общество. Когда кукол Гаэтана уничтожили,
Жозеф продолжал дуться, и Виктор примирительно похлопал его по плечу.
— Мы учиним допрос всем и каждому и раскроем тайну! — пообещал он.
— И действовать нужно быстро, пока никого больше не убили!
— Легко сказать! В сутках всего двадцать четыре часа! Таша рассчитывает на мое присутствие, Айрис — на ваше. Так что на сегодня с делами покончено. Признаюсь вам, иногда мне хочется, чтобы время текло быстрее!
— Ну уж нет, иначе я стану дедушкой, не успев понянчиться с детьми!.. О, черт… Дама, что посетила Гаэтана… Получается, что она пришла к нему вечером 9-го числа, в день смерти Луизы Фонтан!
Софи Клерсанж все утро наводила порядок в своей комнате — нехитрая домашняя работа отвлекала ее от поселившейся в душе тревоги. Она словно вернулась в прошлое, перестав быть богатой плантаторшей, повелевающей толпой слуг в богатом калифорнийском имении, засаженном апельсиновыми рощами. Комната, оформленная в желтых тонах, выглядела довольно уныло и навевала печальные мысли. Софи не была поклонницей декора в стиле Генриха II, однако узкое пространство между кроватью, над которой висели старинные гобелены, и буфетом, «разжалованным» в комод, символизировало оазис покоя, откуда изгнано всякое зло. Что до посредственной гуаши с изображением старушки перед очагом, дующей на угасающие угли, то она навевала ощущение покоя и мысли о доме, в котором жизнь течет по раз и навсегда заведенному порядку. Где-то далеко, на заднем плане, маячил прозрачный силуэт Сэмюеля Мэтьюсона. Она никогда не испытывала любви к мужу, но этот порядочный, добрый человек обеспечил ей комфортное существование, которое теперь, после его смерти, казалось счастьем. Софи питала безграничную благодарность к ниспосланному Провидением мужу.
Она бесшумно вышла на лестничную площадку: на полу перед дверью стоял поднос с холодными закусками и свежей газетой. Внимание Софи привлек напечатанный крупными буквами заголовок:
Она прочла всю статью, от первого до последнего слова, а потом, нарушив запрет покидать комнату, сбежала по лестнице вниз.
Эрманс Герен сидела в гостиной. В комнате с витражными окнами царил полумрак. Женщина дремала в глубоком кресле с кретоновой обивкой перед пианино с мраморными часами и подсвечниками в стиле Ренессанс на крышке. Ее чепец съехал набок, вязанье соскользнуло с колен на войлочный коврик. Софи нагнулась, чтобы поднять клубок, и разбудила ее.
— Ты обещала оставаться наверху.
— Я прочла газету.
— Я тоже. Он получил по заслугам.
— Я больше не выдержу! Сколько еще мне сидеть взаперти?
— Потерпи. Дело нужно довести до конца, дорогая. Поешь, ты плохо выглядишь.
Софи сидела, уставясь в черно-белый ромбовидный узор пола. Ее мучили сомнения.
— Если кто-то рылся в моей сумке…
— Успокойся, тебе нечего бояться.
Для пущей убедительности Эрманс снова взялась за спицы.
— Во время моей болезни…