Талисман (сборник)
Шрифт:
Автомат звякнул и выключился, я взялся за радиограмму. вошел Вандерхузе, толкая перед собой столик на колесах. совершенно бесшумно и с необыкновенной легкостью, которая сделала бы честь самому квалифицированному киберу, он поставил поднос с тарелками у правого локтя Комова. Комов рассеянно поблагодарил. Я взял себе стакан томатного сока, выпил и налил еще.
— А салат? — огорченно спросил Вандерхузе.
Я покачал головой и сказал в спину Комову:
— У меня все закончено. Можно быть свободным?
— Да, — ответил Комов, не оборачиваясь. — Из корабля не выходить.
В коридоре Вандерхузе сообщил мне:
— Майка обедает.
— Истеричка, — сказал
— Напротив. Я бы сказал, что она спокойна и довольна, и никаких следов раскаяния.
Мы вместе вошли в кают-компанию. Майка сидела за столом, ела суп и читала какую-то книжку.
— Здорово, арестант, — сказал я, усаживаясь перед ней со своим стаканом.
Майка оторвалась от книжки и поглядела на меня, прищурив один глаз.
— Как начальство? — осведомилась она.
— В тягостном раздумье, — сказал я, разглядывая ее. Решает, вздернуть ли тебя на фок-рее немедленно или довезти до Дувра, где тебя повесят на цепях.
— А что на горизонтах?
— Без изменений.
— Да, — сказала Майка, — теперь он больше не придет.
Она сказала это с явным удовлетворением. Глаза у нее были веселые и отчаянные, как давеча. Я отхлебнул томатного сока и покосился на Вандерхузе. Вандерхузе с постным видом поедал мой салат. Мне вдруг пришло в голову: а капитан-то наш рад-радехонек, что не он командует в сей кампании.
— Да, — сказал я. — Похоже на то, что контакт ты нам сорвала.
— Грешна, — коротко ответила Майка и снова уткнулась в книгу. Только она не читала. Она ждала продолжения.
— Будем надеяться, что дело обстоит не так плохо, сказал Вандерхузе. — Будем надеяться, что это просто очередное осложнение.
— Вы думаете, Малыш вернется? — спросил я.
— Думаю, да, — сказал Вандерхузе со вздохом. — Он слишком любит задавать вопросы. А теперь у него появилась масса новых. — Он доел салат и поднялся. — Пойду в рубку, — сообщил он. — Сказать по правде, это очень некрасивая история. Я понимаю, тебя, Майка, но ни в какой степени не оправдываю. Так, знаешь ли, не поступают…
Майка ничего не ответила, и Вандерхузе удалился, толкая перед собою столик. Как только шаги его затихли, я спросил, стараясь говорить вежливо, но строго:
— Ты это сделала нарочно или случайно?
— А ты как полагаешь? — спросила Майка, уставясь в книгу.
— Комов взял вину на себя, — сказал я.
— То есть?
— Лампа-вспышка была включена, оказывается, по его небрежности.
— Очень мило, — произнесла Майка. Она положила книжку и потянулась. — Великолепный жест.
— Это все, что ты можешь мне сказать?
— А что тебе, собственно, нужно? Чистосердечное признание? Раскаяние? Слезы в жилетку?
Я снова отхлебнул соку. Я сдерживался.
— Прежде всего я хотел бы узнать, случайно или нарочно?
— Нарочно. Что дальше?
— Дальше я хотел бы узнать, для чего ты это сделала?
— Я сделала это для того, чтобы раз и навсегда прекратить безобразие. Дальше?
— Какое безобразие? О чем ты говоришь?
— Потому что это отвратительно! — сказала Майка с силой. — Потому что это было бесчеловечно. Потому что я не могла сидеть сложа руки и наблюдать, как гнусная комедия превращается в трагедию. — она отшвырнула книжку. — И нечего сверкать на меня глазами! И нечего за меня заступаться! Ах, как он великодушен! Любимец доктора Мбога! Все равно я уйду. Уйду в школу и буду учить ребят, чтобы они вовремя хватали за руку всех этих фанатиков абстрактных идей и дураков, которые им подпевают!
У меня было благое намерение выдержать вежливый, корректный тон до конца.
— Нагло! — сказал я, не находя слов. — Нагло себя ведешь! Нагло!
Я попытался еще раз отхлебнуть соку, но выяснилось, что стакан пуст. Как-то незаметно я успел все выхлебать.
— А дальше? — спросила Майка, презрительно усмехаясь.
— Все, — сказал я угрюмо, разглядывая пустой стакан. действительно, сказать мне было больше нечего. Расстрелял я весь свой боезапас. Вероятно, я и шел-то к Майке не для того, чтобы разобраться, а просто чтобы обругать ее.
— А если все, — сказала Майка, — то иди в рубку и целуйся со своим Комовым. А заодно со своим Томом и прочей своей кибернетикой. А мы, знаешь ли, просто люди, и ничто человеческое нам не чуждо.
Я отодвинул стакан и встал. Говорить больше было не о чем. Все было ясно. Был у меня товарищ — нет у меня товарища. Ну что ж, перебьемся.
— Приятного аппетита, — сказал я и на негнущихся ногах направился в коридор.
Сердце у меня колотилось, губы отвратительно дрожали. я заперся у себя в каюте, повалился на постель и уткнулся носом в подушку. В голове у меня в горькой и бездонной густоте кружились, сталкивались и рассыпались невысказанные слова. Глупо. Глупо!.. Ну, ладно, ну, не нравится тебе эта затея. Мало ли кому что не нравится! В конце концов, тебя сюда не приглашали, случайно ты здесь оказалась, так веди себя, как полагается! Ведь не понимаешь же ничего в контактах, квартирьер несчастный… Снимай свои паршивые кроки и делай то, что тебе говорят! Ну что ты смыслишь в абстрактных идеях? И где ты их вообще видела — абстрактные? ведь сегодня она абстрактная, а завтра без нее история остановится… Ну, хорошо, ну, не нравится тебе. Ну, откажись!.. Ведь так все шло славно, только-только с Малышом сошлись, такой парень чудесный, умница, с ним горы можно было бы своротить! Эх ты, квартирьер… Друг, называется… А теперь вот ни Малыша, ни друга… И Комов тоже хорош: ломится, как вездеход, напролом, ни посоветуется, ни объяснит ничего толком… Не-ет, чтобы я еще когда-нибудь в контактах участвовал — дудки! Кончится вся эта кутерьма, немедленно подаю заявление в проект «Ковчег-2» — с Вадиком, с Таней, с головастой Нинон, в конце концов. Как зверь буду работать, без болтовни, ни на что не отвлекаясь. Никаких контактов!.. Незаметно я заснул и спал так, что только бурболки отскакивали, как говаривал мой прадед. Все-таки за последние двое суток я не спал и четырех часов. Еле-еле Вандерхузе меня добудился. Пора было на вахту.
— А Майка? — спросил я спросонок, но тут же спохватился. Впрочем, Вандерхузе сделал вид, что не расслышал.
Я принял душ, оделся и пошел в рубку. Давешние неприятные ощущения вновь овладели мною. Не хотелось ни с кем разговаривать, не хотелось никого видеть. Вандерхузе сдал вахту и ушел спать, сообщив, что вокруг корабля ничего не происходит и что через шесть часов меня сменит Комов.
Было ровно двадцать два по бортовому времени. На экране играли сполохи над хребтом, дул сильный ветер с океана рвал в клочья туманную шапку над горячей трясиной, прижимал к промерзшему песку оголенные кусты, швырял на пляж клочья мгновенно замерзающей пены. На посадочной полосе, слегка кренясь навстречу ветру, торчал одинокий Том. Все сигнальные огни его сообщали, что он в простое, никаких заданий не имеет и пребывает в готовности выполнить любое приказание. Очень грустный пейзаж. Я включил внешнюю акустику, с минуту послушал рев океана, свист и завывание ветра, дробный стук ледяных капель по обшивке, и снова отключился.