Таллиннский переход
Шрифт:
Противник и военные трибуналы так называемого Прибалтийского военного округа косили личный состав флота почти с одинаковой кровожадностью. И сам Трибуц понимал, что не является исключением. Каждую минуту он ждал сообщения о своем снятии с должности с вызовом в Ленинград или Москву, что означало расстрел. Он отлично также понимал, что плен для него невозможен. Если немцы отсекут все пути отступления, к нему на КП придет «особист» и просто его пристрелит, после чего официально объявит, что он героически застрелился. И в довершение всего, его могущественный покровитель — секретарь Ленинградского обкома партии Жданов — почти ясно дал ему, Трибуцу, понять, что если он погубит остаток боевых кораблей и, самое главное, — крейсер «Киров», ему так же придется ответить
24 августа 1941, 01:10
«Военному совету КБФ. Срочно. Секретно. Сосредоточить в районе Вирсту отряд численностью до 5000 человек и нанести удар во фланг противнику, продвигающемуся по приморскому шоссе к Таллинну. Исполнение донести.
В штабе КБФ, занимающем несколько просторных помещений на стоявшем в Минной гавани теплоходе «Вирония», обстановка полного хаоса предыдущих полутора месяцев сменилась строгой и созидательной рабочей атмосферой. И если до сих пор штаб КБФ, фактически ничем не управляя, лишь фиксировал задним числом великую трагедию Балтийского флота, то в настоящее время он наконец занялся реальным делом: штаб планировал эвакуацию флота и гарнизона из Таллинна.
Существовало несколько вариантов плана — от весьма вероятных до фантастических. К последним, безусловно, можно было отнести доложенный в Ставку план прорыва к Ленинграду через территорию Финляндии. В плане весьма туманно говорилось, что должен был делать флот после высадки на территорию Финляндии частей X корпуса, моряков и гражданских лиц: то ли топиться там же у берегов Финляндии, то ли попытаться какими-то способами добраться до Кронштадта, то ли интернироваться в Швеции.
Существовали также три варианта прорыва флота в Кронштадт по трем имеющимся фарватерам: прибрежному, центральному и северному. Северный пугал больше всего — он был более безопасным в минном отношении, но проходил уж очень близко к финскому побережью. А кто знает, что успели немцы сосредоточить в финских шхерах? Кто-нибудь может и знает, но разведка флота не знает ничего. Штабу мерещились атаки бесчисленных торпедных катеров и подводных лодок и даже грозный силуэт «Тирпица», расстреливающего из-за линии горизонта беспомощный конвой своими чудовищными 381 миллиметровыми орудиями.
Заманчивым выглядел прибрежный фарватер: ночью проскочить под берегом в Кронштадт казалось довольно просто. Кто-то, конечно, на минах подорвется, кто-то на мель выскочит, но место мелководное — немецким лодкам там не развернуться, да и «Тирпиц» вряд ли туда полезет. Но пока придет приказ на эвакуацию, южное побережье Финского залива будет, видимо, полностью захвачено противником. А это означает бесконечные налеты авиации, наличие береговых батарей, которые будут в упор расстреливать проходящие под берегом корабли и суда.
Центральный фарватер в одинаковой степени таит опасности северного и южного, разве что уменьшает вероятность появления «Тирпица». Но мины, авиация, торпедные катера и подводные лодки с яростью набросятся на этом фарватере на остатки флота и разорвут его на куски. Впрочем, пока конвои ходят из Таллинн в Кронштадт и обратно — с потерями, конечно, но с терпимыми. Но это маленькие конвои, а для того, чтобы провести эвакуацию, нужно много тральщиков. Минимум сто, а их чуть больше десятка. И при такой острой нехватке тральщиков лучшие из них подряжены возить авиабомбы и бензин на остров Эзель, обеспечивая совершенно ненужные в военном отношении налеты авиации на Берлин, с помощью которых хотят поднять боевой дух деморализованного бесконечными поражениями личного состава.
Начальник штаба флота контр-адмирал Пантелеев тяжело вздохнул. Вспомнились предвоенные годы.
Пребывающий в сладких мечтах штаб флота был очень грубо разбужен 22 июня воем немецких бомбардировщиков и грохотом танков. Толстенные папки с совершенно секретными планами — результат длительной и кропотливой работы предвоенных лет — даже не вскрывались и пылились на полках секретного отдела. А в этих папках было все — даже план высадки и поддержки десанта в устье Сены, но не было даже наброска плана эвакуации собственных военно-морских баз.
Адмирал Пантелеев горько усмехнулся. В самом деле, кто мог осмелиться заикнуться об этом до начала войны? Какое там заикнуться, даже подумать никто не осмеливался, что необходимо составить подобные оперативные документы. А уж тем более он сам. Никто не знает, сколько ему пришлось пережить из-за своего непролетарского происхождения. Слава Богу, еще, что он родился в артистической семье, а не, скажем, в офицерской или в семье зажиточного крестьянина. Никто не знает, что он пережил в последние годы, когда кровавый нож вождя-мясника кромсал вооруженные силы. Сколько он написал объяснительных по поводу своего происхождения, сколько товарищей и сослуживцев проводил в небытие, как будто уже провоевал страшную войну. И научился молчать.
Почему-то вспомнилась история с его старым другом, флагманским штурманом КБФ, капитаном 1-го ранга Александром Забегайло, вычищенным из флота «за бухарино-зиновьевский» образ мышления. Некоторых моряков не решались арестовывать прямо на флоте: сперва увольняли в запас, а потом брали. Так запланировали и с Забегайло. Но он, прибыв в Ленинград на Биржу труда, получил направление электромонтером на завод «Большевик» и бесследно исчез. Загудел всесоюзный розыск. Рабочей версией Особого отдела флота было предположение, что бывший флагштурм сбежал к немцам, прихватив оперативные планы захвата Датских проливов. Безусловно, без сообщников он не мог осуществить столь дерзкий план. Следы явственно вели в штаб КБФ. Пантелеева допрашивали несколько раз. Следователи выслушивали его версии, скептически ухмылялись и переглядывались. Неизвестно, чем бы все это дело кончилось, если бы Забегайло, наконец, не обнаружили.
Оказалось, что бывший флагштурм плавает электронавигатором на одном из сейнеров в Мурманске. Далее выяснилось, что в пивной у Московского вокзала он встретил случайно каких-то своих дружков, плавающих рыбаками на севере, и те утащили Забегайло с собой в Мурманск. Немедленно арестовать Забегайло было невозможно, поскольку он был в момент обнаружения в море. Эфир заполнился срочными шифровками, но когда сейнер Забегайло вернулся в Мурманск, выяснилось, что весь местный НКВД частично расстрелян, частично посажен, частично разогнан. Это уже были последствия снятия с должности и расстрела наркома Ежова. Обрадованный Забегайло уж было хотел снова выйти на путину, но тут пришло предписание о возвращении его на флот.
Пантелеев хорошо знал, что счастливый, почти «святочный» конец истории Забегайло совсем не типичен. Большую дань специалистами заплатил флот очередной волне террора. И многим было ясно, что раз уж террор начал пожирать вооруженные силы и службу безопасности, то он явно вышел из-под контроля тех, кто им управлял, приняв форму «морового поветрия». «Поветрие», как языком, слизнуло почти все высшее руководство военно-морскими силами. По фантастическим обвинениям были расстреляны без суда и следствия адмиралы: Муклевич, Орлов, Викторов, Панцержанский, Кожанов, Душенов, Петров, Смирнов вместе со штабами и семьями. Метастазы пошли дальше, пожирая командиров кораблей, старпомов и просто рядовых специалистов. Наркомом ВМФ был назначен знаменитый Фриновский, переведенный на этот пост с повышением из НКВД.