Талмуд и Интернет
Шрифт:
Талмуд говорит: если ты сажаешь дерево и кто-то прибежал с вестью, что явился Мессия, то тебе следует сначала закончить свое дело и лишь потом, когда работа завершена, ты можешь выйти посмотреть, действительно ли Мессия пришел. Эта история подчеркивает важность жизни в этом мире. Этот рассказ — не о посадке дерева, а о том, что человек не должен отрываться от реальной жизни. Бабушка была прочно укоренена в реальной жизни, и корни эти были глубоки, как корни дуба из городского сквера.
По другую сторону стояла мать моего отца. В моем сознании она была своего рода бесплотным духом, вечно присутствующим и обладающим властью затмевать все ощущением утраты и печали. Я не знаю (и не осмеливаюсь гадать),
Дух моей бабушки очень часто появлялся в самых неожиданных местах. Однажды, когда я был еще маленьким, отец поставил пластинку с записями великого тенора Юсси Бьёрлинга, который исполнял прощальную арию из оперы «Сельская честь» [5] . Я не знаю, почему ему захотелось послушать именно это произведение, — возможно, ему оно нравилось и он думал, что и мне оно доставит удовольствие. Но я разрыдался.
Не нужно было знать итальянский, чтобы понять часто повторяющееся слово «мама», а музыка подсказывала, что происходит что- то очень печальное и надвигается еще большая трагедия. В этой арии Туридду прощается с матерью, отправляясь на дуэль и зная, что ему не суждено вернуться. Он шел на смерть. Но когда я слушал это в первый раз, то не сомневался, что смерть поджидает не Туридду, а его мать. Более того, какое-то шестое чувство говорило мне, что и певец Юсси Бьёрлинг к этому времени мертв. Шипение и шумы, издаваемые пластинкой, далекий, металлический звук, словно певца с его голосом кто-то проглотил, — все говорило мне о смерти. То, что голос сумел пережить его и сохранил проникновенную, безыскусную мелодичность, не утешало меня, а, наоборот, очень раздражало. Что означал этот таинственным образом лишенный тела голос, который я слышал после смерти того, кому он принадлежал?
[5]
Опера итальянского композитора Пьетро Масканьи (1863–1945).
Не исключено, что все эти ощущения возникли у меня позднее и я просто перенес их в детство. Не исключено, что прослушивание ребенком музыкальных записей само по себе окрашено тайной, поскольку зримый певец при этом не присутствует. Наконец, не исключено и то, что для ребенка многократно повторяемое слово «мама» значило слишком много и сумело вселить в него чувство потери и тоски. Помню только, что я был очень сильно расстроен и отцу пришлось не только снять пластинку с проигрывателя, но и на моих глазах разломить надвое источник моей печали.
Отец убеждал меня, что умирающие в опере люди после спектакля снова встают и выходят на поклон. Я помню, что мне это говорилось многократно, и, по-видимому, это стало моей первой встречей с утешением мессианского толка.
Через несколько лет после этого эпизода я по случаю дня рождения отправился слушать «Сельскую честь». Я сам выбрал эту оперу и, мне думается, сделал это с единственной целью — увидеть своими глазами спектакль, в котором умершие люди вновь оживают и выходят на поклон к зрителям, хотя к этому времени я уже понимал разницу между сценической и реальной смертью. В последующие дни рождения я слушал другие оперы, но, как мне теперь кажется, за всеми этими представлениями я не переставал видеть бабушку, идущую навстречу своей смерти.
Да, оперные героини умирали от любви, а не потому, что были еврейками. При этом они убивали себя сами, а не становились жертвами убийц. Однако мои ассоциации были именно такими. Историческое и личное, истинная трагедия и печаль лишь для развлечения зрителей — все это смешалось
Отец покинул Вену в 1938 году с «детским транспортом», с помощью которого удалось вывезти почти тридцать тысяч еврейских детей из Германии, Австрии и Чехословакии в безопасную для них Великобританию. Как и Йоханан бен Заккай, отец расстался с умирающим миром и возродился в новом. Но в отличие от Йоханана он бежал из одной диаспоры в другую, где его не ждала готовая культура, которая подсказала бы ему, как жить. Культура, к которой он стремился, сама уже давно тосковала по исчезавшему миру. Талмуд заменил собой Храм. Но что заменит собой Талмуд?
Культура, которую удалось по кусочкам собрать моему отцу, отражена в эклектической коллекции его книг: немецкие, английские, еврейские — все они в моем восприятии постепенно слились в единое целое. Это было множество книг, принадлежавших разным мирам, но терявших свою автономию и обретавших общую кровеносную систему. Рассказы о личных судьбах смешивались с классикой примерно так же, как в прощальной арии Туридду для меня звучал голос бабушки.
Помню, еще школьником я нашел на отцовской полке «Одиссею». Меня увлекла эта книга со всеми превратностями судьбы ее героя. И вот я дошел до одиннадцатой песни, Царства мертвых, и здесь, неожиданно для себя, столкнулся с моей бабушкой.
Десятая песнь была достаточно развлекательной. Одиссей перехитрил прекрасную нимфу Кирку и заставил ее вернуть его спутникам, которых она превратила в свиней, человеческий облик. Она отпустила всех, но сказала, что Одиссею нужно спуститься в подземный мир, Аид, и поговорить с тенью прорицателя Тиресия, который расскажет ему, что его ждет и как ему добраться до дома.
Кирка приказала Одиссею принести с собой в Аид барана и черную овцу, зарезать их и окропить их кровью землю. В одиннадцатой песни он совершил путешествие в Аид, зарезал животных, и, как только он это совершил, на запах крови стали собираться тени умерших, среди которых оказалась и его мать. Только тогда Одиссей понял, что его мать, которая была жива-здорова, когда он покидал Итаку, уже умерла. Одиссей с обнаженным мечом стоял над лужей крови, позволяя теням сделать по очереди глоток. Напитавшиеся кровью тени узнали его и стали с ним говорить. Задав вопросы Тиресию и узнав свою судьбу, Одиссей позволил своей матери сделать глоток крови, и, как он рассказывал своим спутникам после благополучного возвращения, она его сразу узнала и опечалилась.
Справившись со своей печалью и оправившись от того, что ее живой сын находится в мире мертвых, она призналась ему, что умерла от тоски по нему. Она рассказала все, что знала о его жене и сыне, и, когда она замолкла, Одиссей бросился к ней. Вот как описано это в «Одиссее»:
Раздумался я, и пришло мне желанье
Душу руками обнять скончавшейся матери милой.
Трижды бросался я к ней, обнять порываясь руками.
Трижды она от меня ускользала, подобная тени
Иль сновиденью. И все становилось острей мое горе.
Громко позвал я ее и слова окрыленные молвил:
— Мать, что бежишь ты, как только тебя я схватить собираюсь,
Чтоб и в жилище Аида, обнявши друг друга руками,
Оба с тобою могли насладиться мы горестным плачем?
Иль это призрак послала преславная Персефонея
Лишь для того, чтоб мое усугубить великое горе?
— Так я сказал. И почтенная мать мне ответила тотчас:
— Сын дорогой мой, меж всеми людьми наиболе несчастный.
Зевсова дочь Персефона тебя обмануть не желает.