Талтос
Шрифт:
Он только намеревался сказать, что им следует отдать новорожденную в руки матери, но Мэри-Джейн столкнула бы его вниз со ступеней, если бы он не пошел сам. Она разве что не выталкивала его из дома, пронзая острыми грудками его спину. Груди, груди, груди… Слава богу, его специальностью была гериатрия: ему никогда не приходилось сталкиваться со всеми этими мамочками-тинейджерами в прозрачных рубашках, с девочками, завлекающими тебя упругими сосками… Вопиющее безобразие – вот что это такое!
– Доктор, я хочу заплатить вам пять сотен долларов за визит, – прошептала Мэри-Джейн прямо ему в ухо, коснувшись его губами цвета баббл-гам, – потому что знаю, каково это – выйти из дому в такой вечер, как этот. А вы еще такой милый, сговорчивый…
– Вот как?
Девочки ее возраста… И как она поступит, если он развернется и попытается выяснить, что находится под этим кружевным платьицем, которым она столь любезно прижимается к нему? Следовало поставить ей в счет стоимость пары новых ботинок, подумал он. Те, что на нем, испорчены безвозвратно. Она могла бы заставить своих богатых родственников в Новом Орлеане заплатить за них.
Это что же получается? Если эта маленькая девочка наверху – одна из тех богатых Мэйфейров, оказавшаяся здесь для…
– Не беспокойтесь ни о чем, – пропела Мэри-Джейн. – Вы же не доставляли поклажу, а только расписались за нее.
– О чем ты говоришь?
– А теперь нам нужно снова вернуться в лодку!
Мэри-Джейн поспешила к нижним ступеням, и доктор покорно захлюпал по жидкой грязи вслед за ней. «Ладно, дом не настолько уж и покосился, – подумал он. – Находясь внутри его, крена и вовсе не замечаешь». «Кликети, кликети, кликети», – послышалось снова. Наверно, можно привыкнуть к накренившемуся дому, но сама мысль о жизни в таком месте, наполовину затонувшем, была совершенно…
Молния озарила вспышкой все вокруг, и, как при свете дня, взгляду снова представились обои, потолки, фрамуги над дверьми и старинный канделябр, с мертвых проводов которого, тянувшихся от розетки в стене, капала вода.
«Вот что это было! Компьютер!»
Он увидел ее в ту долю секунды ослепительной вспышки света – в задней комнате: очень высокую женщину, склонившуюся над клавиатурой; ее пальцы летали, когда она печатала; волосы, рыжие, как у матери, лежавшей наверху в постели, были вдвое длиннее, чем у нее. Женщина что-то напевала, когда работала, словно повторяла вслух то, что сочиняла и печатала.
Темнота снова сгустилась вокруг нее и мерцающего экрана, а лампа с гибкой ножкой образовала пятно желтого света на ее летающих пальцах.
«Кликети, кликети, кликети…»
Потом ударил гром – с таким грохотом, который доктору едва ли доводилось слышать в жизни, гремя каждым кусочком стекла, остававшимся в доме. Руки Мэри-Джейн взметнулись к ушам. Высокое юное существо у компьютера вскрикнуло и подскочило на стуле. Во всем доме погас свет – и все погрузилось в глубокий призрачный сумрак. Трудно было определить, день сейчас или уже вечер.
Высокая красотка пронзительно вскрикивала. Она была выше его ростом!
– Ш-ш-ш-ш, ш-ш-ш-ш, Морриган, прекрати это! – кричала Мэри-Джейн, ринувшись к ней. – Это просто молния вывела из строя электричество! Оно скоро восстановится снова!
– Но оно умерло, оно умерло! – выкрикнула молодая женщина и тут же, обернувшись, взглянула вниз и увидела доктора Джека.
На миг доктору показалось, что его сейчас хватит удар. У нее была материнская голова на девичьей шейке: та же легкая россыпь веснушек, рыжие волосы, белые зубы и зеленые глаза. Боже милосердный, будто кто-то оторвал голову матери и пришлепнул прямо на шею этого создания. И подумать только! Ну и рост! Они не могут быть близнецами, эти двое. В нем самом было росту пять футов десять дюймов, а в этой девушке, длинной, тонкой, как струйка воды, было по меньшей мере на фут больше. На ней не было надето ничего, кроме просторной белой рубашки, такой же, как на матери, а нежные белые ноги казались бесконечными. Должно быть, они были сестрами. Должно быть…
– Тпру! – сказала она, уставившись на доктора сверху, и затем четким шагом пошла по направлению к нему – голыми ногами по голым доскам пола.
– А теперь вернись назад и сядь на место, – сказала
– Вы мужчина, – произнесла эта высокая молодая женщина, а на самом деле – маленькая девочка, не старше своей крошечной матери на кровати или самой Мэри-Джейн. Она стояла прямо перед доктором, хмурясь из-под рыжих бровей; ее зеленые глаза были больше, чем у той малышки наверху, с загнутыми вверх ресницами. – Вы ведь мужчина, не так ли?
– Я же сказала тебе, это доктор, – стараясь держать себя в руках, пояснила Мэри-Джейн. – Он пришел заполнить документы на ребенка. Ладно, доктор Джек, – это Морриган, тетя малышки. Морриган, это доктор Джек. А теперь иди и сядь на место, Морриган! Дай ему заняться своими делами. Пойдемте, доктор.
– Не будь такой напыщенной, Мэри-Джейн, – заявила эта жердина с великолепной широкой улыбкой, потирая длинные, с шелковистой кожей руки. Ее хорошо поставленный голос звучал удивительно похоже на голос крошечной матери там, наверху. – Вы должны простить меня, доктор Джек. Мои манеры пока еще не таковы, какими им надлежит быть. Я все еще немного резковата – возможно, потому, что пытаюсь переварить немного больше информации, чем Бог намеревался когда-либо сообщить кому-либо из моего рода, но у нас оказалось слишком много проблем, которые необходимо решить. Вот, например, теперь у нас есть свидетельство о рождении – не так ли, Мэри-Джейн? Ведь именно это ты старалась прояснить мне, когда я так грубо прервала тебя. Теперь следует выяснить все, что касается крещения. Ведь, если память мне не изменяет, в завещании особо указывается, что ребенок должен быть крещен по католическому обряду. Как мне кажется, судя по документам, к которым я только что получила доступ и лишь наскоро просмотрела, обряд крещения имеет более важное значение, чем официальное свидетельство о рождении.
– О чемвы говорите? – спросил доктор Джек. – И кто», во имя Господа Бога, наградил вас таким голосом? Американская радиокорпорация?
Она прелестно рассмеялась, подобно звону колокольчиков, громко хлопая при этом в ладоши. Рыжие волосы ниспадали мелкими волнами и струились по плечам, когда она трясла головой.
– Доктор, о чем выговорите? – спросила она. – Сколько вам лет? Вы человек с весьма развитой фигурой. Попробую угадать… Вам, видимо, шестьдесят семь – я права? Разрешите мне посмотреть ваши очки.
Она сняла их с его носа, прежде чем он успел возмутиться, и сквозь них вгляделась ему в лицо. Он был совершенно ошеломлен. Доктору уже исполнилось шестьдесят восемь. Без очков он видел перед собой лишь неясное пятно.
– Надо же! Так вы кажетесь больше! – воскликнула она. И быстро водрузила очки на его переносицу с совершенной точностью, вновь отчетливо появившись перед его взором – с пухлыми маленькими щечками и губами, изогнутыми «бантиком», настолько прелестная, что он едва ли когда видел что-либо подобное. – Да. Они делают все чуточку больше, не так ли, и следует считать это наиболее распространенным изобретением, с которым я, похоже, столкнулась в первые же часы своей жизни. Ведь это очки, я права? Очки, микроволновая печь, серьги-клипсы, телефон, компьютерный монитор. Мне кажется, что позже, когда наступит время для размышлений обо всем, что уже завоевало место в нашей жизни, можно будет различить определенную поэзию в списке тех объектов, с необходимостью которых мы столкнулись в самом начале, особенно если мы правы, что ничто в жизни не появляется чисто случайно, что все объекты мы можем оценить правильно, только рассматривая с различных точек зрения, выбранных случайно. И в конечном счете, когда мы лучше выверим все наши средства наблюдения, то придем к пониманию, что даже изобретения, находящиеся на двух этажах заброшенного и разрушающегося дома, на самом деле собрались вместе, чтобы сформировать представление о его обитателях, гораздо более основательное, чем какой-либо человек мог бы составить на первый взгляд. Что выдумаете об этом?