Талтос
Шрифт:
Снегопад начался снова. Снежинки падали на землю – такие крошечные, что их едва можно было разглядеть, – и, едва коснувшись темных тротуаров и мостовых, тут же таяли. Так, во всяком случае, ему казалось. Но эти тротуары и мостовые находились примерно шестьюдесятью этажами ниже, поэтому он не мог сказать с полной уверенностью, что именно там происходило. Полурастаявший снег падал на водосточные желоба и оседал на ближайших крышах. Возможно, вскоре все вокруг станет белым, и в надежно запертой теплой комнате будет казаться, что город за окнами вымер, опустошенный неким поветрием, не разрушившим дома, но убившим все теплокровные существа, которые в них жили, как термиты внутри деревянных стен.
Небо оставалось черным,
– Башни. Ты должен построить для них башни, – вслух сказал он себе. – Создай в поднебесье огромный музей с террасами вокруг.
И пусть стеклянные лифты возносят людей как можно выше, чтобы они могли увидеть…
И пусть среди множества башен, построенных для торговли и получения прибыли, поднимутся башни для развлечений, призванные доставлять удовольствие и радость.
Внезапно ему в голову вновь пришла мысль, уже не раз его посещавшая и заставлявшая размышлять, строить различные предположения и догадки первыми письменными документами были коммерческие перечни купленных и проданных товаров. Такого рода инвентарные ведомости обнаруживали на клинописных дощечках, найденных в Иерихоне… Аналогичные находки были сделаны в Микенах.
В древние времена никто не осознавал, как важно записывать чьи-либо мысли или идеи. Архитектурные сооружения – совсем другое дело. Наиболее величественными были, конечно, культовые строения: храмы или исполинские зиккураты – ступенчатые пирамидальные башни, сложенные из глиняных кирпичей и облицованные известняком, на вершинах которых люди приносили жертвы богам. Следует вспомнить и каменные круги из огромных валунов – сарсенов, или, как их еще называют, сарацинских камней, – в долине Солсбери.
Теперь, семь тысячелетий спустя, величайшие здания возводятся для коммерческих целей. На их фронтонах запечатлены названия крупнейших банков, гигантских корпораций или влиятельных частных компаний, подобных его собственной. Глядя из своего окна сквозь снежную мглу, он мог прочесть эти названия, написанные ярко светящимися в ночи крупными печатными буквами.
Что же касается храмов и культовых учреждений, то они превратились в руины или совсем исчезли. Если постараться, где-то далеко внизу можно различить шпили собора Святого Патрика. Но ныне это священное место скорее памятник прошлого, чем средоточие религиозного духа. В окружении высоких безликих зданий из стекла и бетона собор выглядит чересчур хрупким, изящным, устремленным к небесам строением. Величественным он кажется лишь тем, кто смотрит на него, стоя внизу, на тротуаре.
Иерихонские писцы могли бы по достоинству оценить такие перемены, думал он. Впрочем, кто знает… Возможно, и нет. Он сам едва понимал происходящее, однако плоды развития цивилизации все же казались поистине гигантскими и поражали его воображение в гораздо большей мере, чем воображение любого из человеческих созданий. Коммерция и бесконечное разнообразие великолепных и полезных вещей, несомненно, призваны в конечном счете спасти мир, если только… Преднамеренное устарение вещей, массовое уничтожение товаров прошлого сезона, стремление объявить не соответствующей времени и запросам покупателей продукцию конкурентов – все это результат катастрофического недостатка дальновидности и здравого смысла. Винить в столь серьезных просчетах можно лишь весьма ограниченное применение рыночной теории. Настоящая революция произошла не в процессе создания и уничтожения, а в ходе широчайшей изощренной и бесконечной экспансии. Прежние понятия давно ушли в небытие. Путь к спасению лежит не в постижении старых истин, а в его обожаемой, собранной на фабрике Бру, в калькуляторах, лежащих в карманах миллионов людей, в аккуратных строчках, написанных
Похоже, здесь найдется приложение и для его ума: он сумеет постичь и принять новшества, проникнет в суть вещей, разработает и четко сформулирует вполне понятные, легкообъяснимые теории, если только…
– Мистер Эш… – прервал его размышления чей-то негромкий голос.
Этого было вполне достаточно. Он вымуштровал их всех: «Не хлопайте дверью. Говорите тихо. Я вас услышу».
Голос принадлежал Реммику, человеку мягкому от природы, англичанину (с незначительной примесью кельтской крови, о чем Реммик, впрочем, даже не подозревал), – личному слуге, в течение последнего десятилетия ставшему поистине незаменимым. И все же не за горами то время, когда в целях безопасности Реммика придется отослать прочь.
– Мистер Эш, вас ожидает молодая женщина.
– Благодарю вас, Реммик, – откликнулся он едва слышно; слова прозвучали еще тише, чем сообщение слуги.
При желании он мог бы увидеть в темном оконном стекле отражение Реммика – благопристойного мужчины с маленькими, ярко блестящими синими глазами. Тот факт, что они были слишком близко поставлены, совершенно не портил его внешность. Абсолютная невозмутимость лица и не сходившее с него выражение искренней и беззаветной преданности хозяину были настолько располагающими, что постепенно тот проникся любовью к Реммику.
В мире существует множество кукол с чересчур близко поставленными глазами – особенно французских, изготовленных довольно давно Жюмо, Шмиттом и Сыновьями, а также Юре и Пети и Демонтье, – с лунообразными лицами, крошечными фарфоровыми носиками и маленькими ротиками, похожими скорее на только что завязавшиеся бутоны или даже на следы пчелиных укусов. Всем нравятся эти куклы. Ужаленные пчелами королевы.
Если вы любите кукол и изучаете их, то невольно проникаетесь симпатией и к людям, ибо усматриваете в выражениях их тщательно вылепленных лиц добродетели, видите, как в стремлении достичь совершенства при создании того или иного типа продумана каждая составляющая их деталь. Иногда он часами бродил по Манхэттену, внимательно вглядываясь в каждое лицо, чтобы вновь, в который уже раз, убедиться: ни нос, ни ухо, ни единая морщинка на них не были случайными.
– Она пьет чай, сэр, потому что совершенно продрогла в пути.
– Разве мы не послали за ней машину, Реммик?
– Конечно послали, сэр, но тем не менее она замерзла. На улице очень холодно, сэр.
– Но ведь в музее тепло. Вы проводили ее туда, не так ли?
– Сэр, она направилась прямиком наверх. Она так взволнована… Вы понимаете…
Он обернулся, одарив Реммика мимолетной слабой улыбкой (во всяком случае, он надеялся, что это выглядело именно так), и отослал его едва заметным жестом руки. Пройдя по выложенному каррарским мрамором полу в другой конец комнаты, он открыл дверь, которая вела в соседний кабинет, и в расположенном следом за кабинетом помещении с таким же, как и везде, сияющим мраморным полом увидел молодую женщину, в одиночестве сидевшую за письменным столом. Он мог отчетливо рассмотреть ее профиль и понял, что женщина чем-то обеспокоена. Судя по всему, возникшее было у нее желание выпить чаю уже пропало. От волнения она не знала, куда деть руки.
– Сэр, ваши волосы… Вы позволите? – Реммик дотронулся до его плеча.
– Это необходимо?
– Да, сэр, безусловно.
Реммик вынул откуда-то маленькую мягкую щетку – такие обычно носят с собой мужчины, не желающие допустить, чтобы их заподозрили в пользовании одинаковыми с женщинами аксессуарами, – и быстро, энергично прошелся ею по волосам хозяина, заметив при этом, что их давно следует подстричь. Длинные пряди неровно и вызывающе дерзко лежали на воротнике.