Там, где цветут дикие розы. Анатолийская история

Арен Марк

Не успел самолет замереть на стоянке, как тотчас же подали трап. Вместе с другими пассажирами он пересел в ожидающий неподалеку автобус и, подъехав к зданию аэровокзала, направился в иммиграционную зону. Инспектора бойко перестукивались своими штемпелями, и очередь продвигалась достаточно быстро, пока не настал его черед передать в окошко свой паспорт. Инспектор, сидевший за этим окошком, долго в нем что-то изучал, а затем вышел из своей кабинки и, извинившись, куда-то ушел, унося с собою его паспорт. За спиной старика в небольшой очереди тотчас начались пересуды. Обернувшись, он увидел устремленные на себя сочувственные взгляды соотечественников.

Дело

стало приобретать неприятный оборот. Его наихудшие ожидания сбылись, когда вернувшийся инспектор предложил ему следовать за собою и пошел впереди, указывая дорогу. Пожав плечами, старик направился за ним. Подойдя к одной из дверей, сопровождающий сделал знак остановиться и, постучавшись, скрылся за нею. Через пару минут дверь приоткрылась, и пассажира пригласили войти.

В комнате, кроме уже знакомого ему инспектора, было двое мужчин — один в штатском, другой в мундире.

— Мустафа Гази? — обратился к нему мужчина в мундире. — Я представляю иммиграционную службу, но с вами хочет поговорить мой коллега из другого ведомства. Поэтому мы оставим вас на время вдвоем.

Сказав это, он сделал контролеру знак, и они вышли из комнаты. Оставшись вдвоем с пассажиром, мужчина в штатском присел на краешек стола и, сложив руки на груди, представился:

— Комиссар Дюпон. Говорите по-английски?

— Немного. Но предпочел бы общаться на французском, — ответил старик.

— О, прекрасно. Значит, вы поймете все, что я буду вынужден вам сказать. Месье Гази, к огромному сожалению, мы не можем вам позволить пересечь нашу границу. Дело в том, что наша страна не входит в шенгенский союз, а вы приехали к нам по шенгенской визе. Но это формальный повод и не об этом я хотел с вами поговорить, ибо это вам мог бы сказать и мой коллега. У нас есть иные основания для отказа. Нам стало известно, что вы приедете для встречи с сыном. Но мы также Имеем достоверные сведения о том, что ваш сын, Сулейман Гази, состоит в запрещенной в Турции радикальной группировке «Боз гурды», то есть «Серые волки». А у нас есть определенные обязательства по борьбе с международным терроризмом. Кроме того, мы — нейтральное государство. Мы избегаем любых ситуаций, которые чреваты хотя бы малейшим осложнением связей с другими странами. И поэтому мне поручено неофициально предостеречь вас от таких поездок в будущем. Ибо мы не впустим вас даже с нашей визой, не объясняя причин. Вы меня понимаете?

Старик кивнул, и на лице его мелькнула высокомерная улыбка.

— Может быть, вызвать переводчика? — неуверенно спросил человек в штатском. — Вы правильно меня поняли?

— Не стоит беспокоиться, господин комиссар. В военном училище у меня был высший балл по французскому. А он с тех пор не претерпел изменений.

— О, вы говорите так чисто, как будто выросли в сердце Парижа! — любезно улыбнулся комиссар. — Вы правы, французский язык не изменился. Но почему-то французы жалуются, что в нем появилось слишком много новых слов. Чуждых слов. Ну да ладно. Вернемся к нашей проблеме. Итак, никаких встреч с сыном на нашей территории. Это все, что я хотел вам сказать, а формальности решит мой коллега. Желаете что-нибудь спросить?

— Нет. Не желаю.

— В таком случае — прощайте.

Комиссар вышел из комнаты. Было слышно, как он переговаривался с кем-то за дверью, затем она вновь распахнулась, и в кабинет вернулся человек в мундире.

— К сожалению, — равнодушно произнес чиновник, — на обратный рейс нет свободных

мест. Более того, их нет даже на пару дней вперед. Ничего не поделаешь, туристический сезон в самом разгаре. Но у вас есть болгарская виза, а у нас место в самолете, который вылетает в Софию через тридцать семь минут. Вы сдавали багаж?

— Нет, — покачал головой Мустафа Гази.

— Вот и отлично, — резюмировал офицер, довольно потирая руки, — наш сотрудник проводит вас прямехонько к вашему креслу.

Сказав это, он заполнил какой-то бланк и, поставив туда печать, громко позвал инспектора. Когда тот вошел, офицер передал ему паспорт и бланк, что-то сказал по-немецки и демонстративно углубился в свои бумаги. Старик, не прощаясь, вышел из комнаты и вместе с сопровождающим его инспектором вскоре оказался налетном поле. Их уже поджидал служебный автомобиль, мигающий яркими фонарями на крыше. Инспектор открыл дверь, приглашая его занять место на заднем сиденье.

«Такое впечатление, будто я арестован», — подумал старик. Впрочем, ехать пришлось недалеко. Буквально через сто метров машина остановилась у одного из стоящих неподалеку самолетов.

Поднявшись на борт, контролер отдал бланк стюарду, который, внимательно его изучив, кивнул в сторону свободного кресла. Посадив туда своего подопечного и вернув ему паспорт, контролер пожелал всем счастливого пути и скрылся за тамбурной переборкой. Из иллюминатора было видно, как он сбежал по трапу и, достав из машины зонт, раскрыл его, продолжая наблюдать за самолетом.

Через пару минут стюард закрыл дверь самолета, трап отъехал, а на табло появилась надпись, напоминающая о необходимости пристегнуть ремни безопасности. Пассажиры дружно защелкали замками, а лайнер, вздрогнув, плавно покатил вперед. Вырулив на посадочную полосу, он остановился, двигатели его натужно взревели, и, стремительно разбежавшись, он взмыл в небо, оставляя за собою аэропорт и безмятежно спящую Женеву.

Вскоре в сон погрузилась и сидящая в самолете публика. Среди тех немногих, кто не спал, был Мустафа Гази.

Он давно ждал встречи с сыном, и то, что им не дали увидеться, его очень огорчило. Уже двадцать лет они с Сулейманом встречались в разных странах. Сын был вынужден покинуть Турцию после того, как организация «Серые волки» была объявлена незаконной. Точнее, после того, как Мехмет Агджа стрелял в Иоанна Павла II.

Сулейман и Мехмет были друзьями, они вместе учились в Стамбульском университете. Агджа приглянулся Мустафе сразу, как только он узнал, что Мехмет впервые попал в полицейский участок за то, что написал антиармянские стихи. Мустафа сам ненавидел армян, и эта ненависть когда-то круто изменила его жизнь.

Это произошло на одном из послевоенных турниров по боксу. Узнав, что в советской команде заявлен армянский боксер, Мустафа специально прибавил в весе, чтобы перейти в его категорию. Они встретились в полуфинале. Несмотря на то что непривычный вес сковывал его движения, этот бой стал лучшим боем Мустафы. Он доминировал все три раунда, осыпая соперника бесчисленным множеством ударов, которые в итоге сделали свое дело. Устав, тот стал менее точен в защите и в конце боя, пропустив мощный хук Мустафы, повис на канатах. Судья тотчас остановил бой, но разгоряченный Мустафа, позабыв обо всем на свете, продолжал избивать соперника, как боксерскую грушу. Судье с секундантами с трудом удалось оттащить его в сторону, а он, вырываясь из их цепких объятий, продолжал орать: «Это вам за мою мать!»