Там, где кончается арена…
Шрифт:
Экипаж слаженный, лишних слов нет.
– Внимание! Выстрел!..
В это же самое время из-за лесочка, аккурат под траекторию огня нашего доблестного экипажа, выезжает «Урал» с фанерной будкой во весь кузов. Это батальонный ПХД – пункт хозяйственного довольствия, машина с продуктами для личного состава. Верховодит, то есть, по-армейски говоря, командует всем этим хозяйством небезызвестный прапорщик Терешко. У того железный принцип: подальше от начальства, поближе к кухне… И надо же такому случиться – приспичило ему вдруг по
Только Терешко расчехлил галифе, зажурчал, слышит, что-то с воем летит прямёхонько в его сторону. Бабах!.. Грохот! Треск! Дыра в будке такая, что из неё можно выдавать продукты, не открывая дверей…
Прапорщик собирался по малой нужде, пришлось экстренно присесть по большой…
Оклемался, залез в кузов. Остро пахнет жжёным хлебом. Банки с тушёнкой и прочая снедь разбросаны по полу. Среди них лежит нечто, отдалённо напоминающее обугленную буханку. Прапор чешет чахлую, но мужественную грудь:
– Ёк-макарёк! Чё это было? Метеорит?..
Танкисты оценивают результаты эксперимента, заглядывая в ствол:
– М-да-а… Не вышло. Не блестит. Засрали ещё больше…
Через полчаса по рассредоточенной в лесу дивизии вселенский шухер! ЧП! Кто-то где-то после учений стрелял! Неслыханно! Боекомплекта ни у кого не должно быть. Комдив на газик и прямёхонько к нашим. Ему адрес ясен.
– Опять эти герои, мать их. Больше некому…
До погрузки ещё сутки. Вечереет. Скучно…
– Выпить бы.
– Да ладно, тоже мне пивун. С бутылки пива косеешь…
– Я бы сейчас тоже тяпнул с устатку граммов сто пятьдесят.
– Ну, и какая проблема – вон деревень вокруг, пруд пруди. В каждой избе самогон.
– Так денег нету!
– Давай танк загоним.
– Ты чего, серьёзно?
– А чё! Какой-нибудь дурак найдётся – купит.
– Ну поехали, прокатимся…
– «Арфы нет! Возьмите бубен! От винта!» По местам! – Шацкий нацелился в люк.
– В бой идут одни старики! Сержант! Люк закройте – дует! – послышался ироничный голос Сарелли, юркнувшего на своё место заряжающего. Шацкий нырнул в чрево боевой машины со своей стороны.
– Шах! С-сука! Каблуком! По горбу! – И далее, сдавленным от возмущения и неожиданной боли голосом – тирада крепкого мата от Ангарского.
– Подкаблу-учник!..– резюмировал Никонов.
– Гвардеец! Занимайте своё боевое место стремительно, согласно нормативам! У нас с вами один люк на двоих! Не сушите…– тут Шацкий выдал одно из определений лица товарища, в данный момент обрамлённого шлемофоном и изрядно закопчённого.– Лучше крутите им по сторонам, как я по тримплексам!
– Фил! Обратите внимание – интеллигентные люди! Знакомьтесь! Весь вечер на манеже клоуны: Шах и Мат!..– Сарелли, показал рукой сначала на одного, потом на другого.– Ефрейтор Никонов! Запускайте!
– Есть, товарищ генерал!
– Раскомандовался! Я тут что, для мебели? – Шацкий попытался восстановить
Крутой разворот через одну гусеницу. На земле чёрный полукруг. Газу! Синий дым из выхлопных! Четыре молодые задницы устремились на поиски новых незабываемых приключений…
Зашли в один дом, в другой. Везде нормальные люди – не ведутся. Наши откровенно уже намекают, мол, для служивых хотят «горючего» привезти – устали. В деревне люди бывалые, учения рядом ежегодно – понимают. Но тоже в ответ намекают, мол, негласный запрет на время учений.
Вплоть до тюрьмы, если что. Потом, сжалившись, шепчут:
– Есть тут один, Семёнычем кличут. Тракторист бывший. Вон его дом. Тот втихую продаёт. Токмо он дюжа прижимистый – куркуль…
Едут по указанному адресу. Траками звякают, моторами ревут. Подъезжают. Стучат. Ведут серьёзные речи:
– Семёныч! Ты, говорят, бывший танкист!
– Не-е, бульдозерист.
– Ну, всё равно родная кровь – мазута, так сказать – болтогрыз! В понимании, значит. Купи танк, всё равно он списан, днями пойдёт на металлолом. Мотор нормальный – только соляру подливай! Ты огород себе и людям будешь пахать – деньгу зашибать!
У мужика глаза забегали, загорелись, даже в зарождающихся сумерках видно.
– Сколько, хлопцы?
– Пятьсот рэ!
– Да ну, дорого. Этакие деньжищи! Где я возьму!
– А сколько есть? – наши поняли: клюнул!
– Ну, рублей сто, сто двадцать наскребу, не больше! – сам глаза прячет, явно врёт.
– Ладно, не пропадать же добру! Остальное магарычом!
Семёныч чуть не вприсядку:
– Я мигом, служивые! Вы пока в огород машину загоните! – отодвигает заборчик с колючей проволокой.
Через несколько минут выскакивает весь сияющий – вот два литра первача! На здоровье!..
Стемнело. Луна выкатилась. Собаки брешут, переговариваясь в ночи. Селяне спят – у них подъём с первыми петухами.
Пешие танкисты, крадучись, в огород к Семёнычу. Никонов тихонько к себе в люк на место механика-водителя за рычаги-фрикционы, остальные – на трансмиссию и за выступы руками. Мотор взревел. Башенный прожектор ночь разорвал в клочья. Лихой Т-62 в сорок тонн весом колючую проволоку под себя, как детские прыгалки под ноги. Через полчаса всё стихло. Танк на месте – в капонире, где и был. Хмельной экипаж в спячку, как сурки…
Утром общее построение. Ищут танкистов, обидевших честного труженика Семёныча. Командир полка выстроил всех своих бойцов.
– Давай, папаша, только укажи, накажем по полной, под гусеницы положим! Мы люди военные.
Папаша идёт вдоль строя и с каждой секундой сереет лицом. Все в чёрных шлемах, в чёрных робах, с чёрными, закопчёнными лицами – братья-близнецы!
– Да как тут угадаешь! Как в инкубаторе!..
– Ты, папаша, поаккуратней с выражениями – это бойцы нашей армии, защитники, так сказать, Отечества!..