Там, где любовь

Смит Мэри

— А ты когда-нибудь был ранен по-настоящему?

Пауза. Странная, тяжелая пауза.

— Да.

— Когда это случилось?

— Когда… умерла моя жена, Вероника.

Морин похолодела. Голос Дона звучал совершенно безжизненно. Она торопливо вцепилась в его руку.

— Прости! Я не должна была спрашивать.

— Ничего. Я тебе расскажу.

— Ты не должен этого делать, если не хочешь…

— Я должен. Иначе я никогда не стану свободным. Я должен… Мы гуляли в горах. Вероника была на пятом месяце беременности, но гулять любила до ужаса. Всегда была спортивной…

Мы поднялись на подъемнике. Обычная туристская тропа, ничего опасного. Она стояла и смотрела на горизонт. Солнце светило, а на горизонте собирались тучи. Она сказала, посмотри, как красиво… Я смотрел на нее и думал, что никогда еще не был так счастлив. Моя жена, мой ребенок и я. Втроем. Навсегда вместе…

Морин почти не дышала, только гладила Дона по плечу.

— Я очень хорошо помню те, последние секунды. Я был так счастлив… Вероника засмеялась и повернулась ко мне. Волосы развевались по ветру. Она протянула руки ко мне, сказала что-то про чудесный день. А через минуту ее не стало. Камешек сорвался из-под ноги, она оступилась и упала. Там была расщелина. Большой камень. Она сломала шею. Умерла мгновенно.

— Дон…

— Я стоял на коленях и звал ее, а она была мертва. Я этого не понимал. Не мог понять. А когда понял, покатился по земле. Я был как зверь. Бился о камни и не хотел больше жить…

Они сидели, прижавшись друг к другу, в полной темноте и молчали. Морин беззвучно плакала, вспоминая тот день, когда ее вызвали в госпиталь на опознание Гаэтано. Странно, тогда она не плакала. Наверное, потому, что просто не понимала, что такое смерть.

— У тебя щеки мокрые. Ты плачешь?

— Плачу. Рассказывай дальше. Анжи говорила, ты потом уехал…

— Я убежал. Продал дом, продал все, сжег все фотографии, Анжи и мама спрятали только ту, свадебную. Я не мог остаться. Не мог спать. Я закрывал глаза и видел ее лицо. Удивленное, счастливое и безмятежное. Понимаешь, она ведь даже не успела понять, что умирает. Мгновенная смерть. Благословение. Если бы не ребенок… Он прожил еще два часа после смерти матери. Вот этот ужас я вообще не мог вспоминать.

Я бежал от самого себя. По всему свету, точно все гончие ада гнались за мной. Я пил, курил опиум, шлялся по злачным местам. Платил за любовь самым жутким проституткам Азии и Южной Америки. Строил в джунглях, пустынях, в непроходимых и самых диких местах. Старался работать часов по двадцать, чтобы просто упасть и провалиться на пару часов в небытие. Только чтобы не видеть снов…

Морин шмыгнула носом, вытерла глаза ладонью.

— Я довел себя до безумия, до настоящего сумасшествия. Тогда парни со стройки силком погрузили меня в вертолет и перевезли в какой-то госпиталь в Южном Китае. Там меня вылечили.

— Долго лечили?

— Не очень. Китайцы не жалуют лекарства и больничный режим. Они верят, что человек может исцелиться только сам. Мне к тому же помог один человек.

— Китаец?

— Монах из Шаолиня. Он ничего не делал. Просто был рядом.

— Тебе стало легче?

— Я перестал видеть кошмары. Почти. Зажил относительно нормальной жизнью. Смог найти силы и вернуться домой. Только на время, но все же вернуться.

—

Дон… Спасибо, что рассказал.

— Все это случилось уже очень давно. В другой жизни.

— Все равно. Некоторые воспоминания не слабеют с годами.

— Да. Но мы не должны давать им одержать верх над настоящим. Надо жить. Сегодня. Сейчас. И знать, что завтра будет новый день.

Она тихо рассмеялась.

— Сегодня и сейчас мы сидим в погребе и ждем окончания грозы.

— А гроза-то кончилась. Послушай.

Они прислушались. Действительно, снаружи было тихо.

Они выбрались из подвала и осторожно выглянули на крыльцо. Всюду валялись поломанные ветки, цветник Сюзи погиб безвозвратно, ограда была здорово покорежена, а на самом крыльце валялось то, что раньше было телевизионной, антенной.

В эту ночь Дон любил Морин особенно страстно и яростно. Выныривая из океана страсти, она с ужасом думала, что это из-за воспоминаний о Веронике, но тут же гнала от себя эту мысль и вновь погружалась и любовь.

Потом она просто лежала рядом, смотрела на его спокойное, умиротворенное лицо и думала о том, что любит его. Любит до смерти, до одури, до потери пульса…

Под утро она выскользнула из-под одеяла, пошла на кухню, напилась холодной воды и несколько минут плакала, глядя в окно, Потом вернулась, скользнула под одеяло. Дон пошевелился во сне и сонно пробормотал;

— Мори…

— Я здесь. Спи.

— Хорошо…

Он сказал «Мори». Не «Вероника».

Уезжай с ним. В Боливию, в Китай, на Луну, все равно куда. Любовь — всегда риск. Всегда жертва. Всегда! Только это жертва, которую приятно приносить. Отдавать лучше, чем брать. Поезжай с ним. Ты уже не сможешь без него.

С этими мыслями она заснула, а когда проснулась, Дона рядом с ней не было. За окном шел дождь, мелкий, нудный, бесконечный. В доме стояла тишина.

Морин спустилась вниз, когда входная дверь открылась. Дон был спокоен. Молча снял дождевик, повесил на вешалку, разулся. Улыбнулся Морин и легко произнес:

— Все. Привет домику. Его больше нет.

— Дон!

Она опрометью кинулась прочь из дома, Дон последовал за ней. Он догнал ее только у самого дома. Бывшего дома. Торнадо разрушил все до основания. Морин стояла, кусая стиснутые кулаки, по лицу текли слезы.

— Дон! Это ужасно! О, Дон!

— Не реви. Не стоит рыдать над деревяшками.

— Это не деревяшки. Это твой дом. Нет! Это не просто дом…

Он взял ее за руку и увел. Они шли домой сквозь дождь, по грязи, крепко держась за руки. У самой двери Морин остановилась, заложила руки за спину и тихо, но твердо произнесла:

— Я хочу с тобой.

— Что?

— Я поеду с тобой в Боливию, если ты все еще этого хочешь, конечно. Я смогу учиться и там. Или не буду учиться вообще. Я буду ходить босиком, счастливая и беременная. Я хочу от тебя ребенка. Я хочу быть с тобой всегда!

— Морин!

Она зажмурилась. Дон О'Брайен не хочет ее. Он никогда не думал, что она может согласиться. Он просто шутил.

— Морин, тебе не надо никуда ехать…

— Не надо. Не говори ничего. Я сейчас умру…