Там, где нет любви…
Шрифт:
Вокруг началось что-то невообразимое.
– Какая наглость! Да как он смеет?! Да что он себе вообразил?! Надобно его проучить! Вытолкать его, господа, – неслось со всех сторон.
Но поверх всего этого галдежа веско и тяжело упали, точно первые капли предгрозового дождя, слова Мадирова:
– Вы не представлены, и посему я нахожу ваше поведение недозволительным! Более того…
– Ну так сделайте милость, Рустам Петрович, представьте меня даме! – и Чернов вновь повернулся к Нике.
Он улыбнулся ей, обнажив зубы идеальной формы, с чуть увеличенными клыками, которые
Кто-то из присутствующих подавил смешок. Вокруг прибавилось народа – всем было интересно, чем же закончится перепалка.
– Я этого так не оставлю! Господа, кто окажет мне любезность быть моим секундантом? – взвился Мадиров.
Он, словно петух, увидевший в своем курятнике соперника, почувствовал жажду крови. Если бы не этикет, он, не раздумывая, проучил бы этого заезжего франта. Чернов раздражал Мадирова не столько манерой изысканно одеваться и даже не дерзостью своего поступка, сколько своим несомненным успехом у дам.
Точно очнувшись от сна, Вероника захлопала глазами и, коснувшись рукой, которую только что поцеловал Владимир, гусарской груди, которая, сотрясаясь от негодования, бряцала медалями, кротко попросила:
– Прошу вас, Рустам Петрович, не надо.
И обернувшись ко всем присутствующим, подарила им такую проникновенную, ангельскую улыбку, что все негодующие возгласы разом стихли.
– Представьте меня этому господину, – Вероника обратилась к Величко.
Тот, пожав плечами, представил:
– Владимир…
Он замолчал, видимо, вспоминая отчество, но так и не вспомнил:
– …Владимир Чернов.
Величко повернулся к Нике:
– Вероника Платоновна Маслова!
Она учтиво кивнула, опустив глаза.
Приличия были соблюдены. Поклонники, видя, что Вероника никого не замечает вокруг, кроме нового знакомого, один за другим разбрелись. Последним, злой и ворчливый, точно разбуженный во время спячки медведь, залпом осушив несколько бокалов игристого вина, ушёл Мадиров.
Владимир и Вероника остались одни, несмотря на то, что их окружало море людей. Одна половина, мужская, сожалела о ней, женская же – о нём. Завистливые взгляды встречались и перекрещивались, но разбивались о стену, которая незримо оградила молодых людей от целого света.
Вероника Платоновна встала, отложила испорченную вышивку и подошла к трюмо, где хранилась памятная шкатулка. В редкий день она не доставала её. Тут была и крохотная серебряная ложечка, подаренная крестной «на зубок», и поздравление, присланное её отцом матери по случаю Вероникиного рождения, и пуговица с маменькиного платья, которую она, нашедши в детстве, до сих пор хранила пуще глаз. Вытряхнув все эти милые сердцу вещи на стол, женщина открыла второе дно шкатулки и достала завиток тёмных волос. Здесь же лежали две короткие записочки, которые он успел прислать ей за всю недолгую историю их любви. Когда-то здесь хранилось и письмо, полное горечи и отчаяния, но не содержащее и намека на упрёк. Зола от этого письма хранилась здесь же, в серебряной баночке из-под пудры. В этой коллекции не хватало одного экспоната, а именно – аметистовых сережек – единственного
Сжав локон в кулаке, она поднесла его к лицу и, закрыв глаза, увидела Владимира. Он нисколько не изменился, был всё так же молод и красив. А она… смотреть на себя в зеркало не хотелось. Её красоту ничто не вернет, даже отблески волшебных аметистов. Сегодня она отдала их дочери – та очень просила: эти камни так подходят к её платью…
Надышавшись своими сокровищами, Вероника Платоновна положила их на место, накрыла потайным дном и уложила сверху обычные побрякушки. Пройдя в гостиную, где стоял рояль, она, приподняв юбки, села за него.
Комнату наполнили робкие звуки, сначала разрозненные, но потом слившиеся в невероятно красивый танец, который танцевали когда-то они с Владимиром, полные надежд и мечтаний, которым так и не дано было осуществиться.
– Маменька, Вы уже легли? – услышала Вероника Платоновна сквозь сон.
У её кровати, всё ещё в бальном платье, стояла Ниночка.
– Простите, я разбудила Вас… – прошептала девушка.
– Ну что ты, доченька… Я ждала тебя, да и уснула невзначай. Давно вернулись? – женщина встала и, надев на ночную рубашку халат, подошла к дочери, чтобы обнять её.
От Нины пахло чем-то давно забытым. Это был запах молодости, духов и шампанского. И ещё чего-то, что заставило мать насторожиться.
– Нина, ты позволила себе шампанское? – строго спросила Вероника Платоновна и взяла с комода тройной подсвечник, чтобы получше рассмотреть дочь.
– Самую малость, маменька. Не сердитесь, я пьяна не от вина. Мне кажется, я влюбилась!
Вероника Платоновна горько улыбнулась: она поняла, что её насторожил запах первой любви.
– Кто же он? – голос матушки был ровным и спокойным.
– Он такой… такой… Образованный. Умный. Красавец. Одним словом, лучше всех!
На щеках дочери появились ямочки, глаза сверкали, отражая пламя свечей не хуже аметистов.
– Его зовут…
Мать учуяла неладное до того, как дочь произнесла имя:
– …Владимир.
Ноги Вероники Платоновны подкосились, она непроизвольно схватилась за спинку кровати.
– Маменька, Вам нехорошо? Позвать Наташу? – всполошилась Нина.
– Нет, нет… Всё в порядке, продолжай. В какой он должности? В каких летах? – Вероника Платоновна села, на всякий случай, на кровать.
– Лет двадцать пять, я думаю. Во всяком случае, не больше, – сказала девушка, и от сердца матери отлегло: значит, не он…
– А как фамилия твоего кавалера? – на всякий случай спросила она.
– Шварц. Он наполовину немец, мама… Ах! Я так счастлива! – и сцепив руки в замок и вытянув их перед собой, Нина закружилась по комнате – в ее душе ещё не смолкла музыка.
– А чем он занимается, этот Шварц? – сердце матери снова оказалось в тисках сомнения.
– Его отец вроде бы владеет прииском, а сам Владимир ювелир. Говорят, хороший мастер, в его украшениях ходят многие известные особы. Он и серьги мои хвалил… Вернее сказать, Ваши.