Там, где нет темноты

Рэйда Линн

— Броден! — рявкнул телекран. — Броден М.! Отойдите от него.

Избитый съежился, как будто его пнули сапогом.

Дверь лязгнула опять. Один охранник встал в дверях, а второй вошел внутрь, чуть заметно улыбаясь и поигрывая резиновой дубинкой.

« Браэн не стал досматривать до конца. Все это было ему хорошо известно.

« Браэн не особо интересовался предварительным дознанием. Оно казалось ему слишком примитивным, чтобы уделять ему особое внимание, хотя несколько лет назад он сам участвовал в разработке инструкции для следователей. Он знал, что Бродена все время били. Били сапогами, кулаками и резиновой дубинкой. Не давали спать по двое и по трое суток, заставляя стоять в кабинете следователя по стойке «смирно», пока арестанта держат ноги. Дознаватели сменялись, отработав свою смену, а подследственный все так же продолжал стоять посреди комнаты. Если он терял сознание и падал на бетонный пол, то его приводили в чувство и заставляли стоять дальше. Следователям рекомендовалось почаще менять манеру поведения, стремительно переходя от протокольной серьезности к задушевному,

почти приятельскому тону — а потом так же внезапно начинать орать на арестанта. В арсенале дознавателей было немало средств, которые должны были полностью деморализовать подследственного — от ударов и плевков в лицо до той сочувственной, располагающей улыбки, с которой следователь тушил о кожу арестанта недокуренную папиросу. Когда допрос заканчивался, Бродена совали в первую попавшуюся камеру и позволяли ему несколько часов поспать. А потом поднимали с койки, выводили в коридор и снова били.

Неизменно присутствовавший при таких сценах врач равнодушно считал ему пульс и сообщал охране, что опасности для жизни нет. Или, напротив, что необходимо дать подследственному передышку. Врачей в Минилюбе не хватало, но О» Браэн настоял, чтобы на всех допросах Бродена присутствовал дежурный медик. Майклу Бродену было уже за шестьдесят, и предсказать, как он перенесет стандартное дознание, было довольно сложно.

В общем, все шло как обычно. Броден падал в обмороки, выл от боли, трясся от бессонницы и напряжения в точности так же, как сотни человек, бывавших в этих камерах и коридорах прежде него. Скоро у него начались жуткие лицевые тики, во время которых Броден не мог выговаривать даже простые односложные слова. Иногда эти тики возникали от одного появления одетых в черное охранников. Десны у подследственного кровоточили, глаза запали, а кожа покрылась коркой грязи. Броден стал похож на призрак самого себя — беззубый, облысевший и костлявый призрак, вид которого вызвал бы у случайного свидетеля сначала оторопь, а потом жалость, смешанную с отвращением.

Словом, Броден выглядел затравленным и сломленным. Но он так и не подписал ни одного из своих протоколов. Поначалу это приводило его следователей в ярость, но потом на смену прежней злости пришла растерянность. С каждой неделей становилось все яснее, что ситуация зашла в тупик. Бить Бродена еще сильнее или дольше было невозможно — он бы этого не выдержал. Продолжать следствие тоже было бессмысленно — дело было фактически закончено, все обвинения против Бродена были подробно описаны в десятках протоколов, но место для подписи подследственного на каждом из них оставалось пустым. В конце концов Бродену сломали пальцы, скрупулезно задокументировали его неспособность держать ручку, после чего все протоколы были подписаны следователем в присутствии двоих свидетелей.

« Браэн слишком поздно осознал, что это дело следовало с самого начала взять под свой контроль. Но теперь было уже поздно что–нибудь менять. К худу или к добру, но первый этап следствия закончился, и начинать все заново не представлялось никакой возможности, поскольку Броден успел превратиться в полутруп, так что ни для каких допросов уже не годился. О» Браэн приказал, чтобы совершенно «доходившего» Майкла Бродена перевели в санитарный блок и слегка подлечили, прежде чем можно будет заняться им вплотную. А сам решил потратить это время на исследование материалов дела. Но не того дела, которое было состряпано дежурным следователем и содержало набор стандартных обвинений — шпионаж, убийства, связь с Голдстейном и вся остальная ахинея — а настоящего дела Майкла Бродена, вина которого лежала в совершенно другой плоскости.

В последней редакции словаря новояза появилось очень удачное выражение — «мыслепреступник». Это, разумеется, не отменяло дополнительной возни с обвинением каждого поступившего к ним арестанта в государственной измене, актах терроризма, воровстве, диверсиях в пользу Остазии, и прочая, и прочая. Но зато позволило наконец–то правильно расставить нужные акценты. Террор — просто частная форма мыслепреступления.

« Браэн занимался делом Бродена дольше, чем рассчитывал в начале. На изучение материалов дела ушло почти десять дней. О» Браэн помнил, как в первый из этих дней сидел в своем кабинете и задумчиво перебирал сухие пожелтевшие листы, готовя самого себя к очередному путешествию по лабиринту чужих заблуждений. Это была неотъемлемая часть его работы — не то чтобы самая приятная, но все же временами приносившая свои сюрпризы. Интересно, почему мыслепреступники так часто начинают именно с того, что принимаются марать бумагу? И что тут первично — записывание собственных мыслей порождает мыслепреступление или, напротив, мыслепреступление рождает непреодолимое желание писать?.. Впрочем, в доме у Бродена хранилась не только его собственная писанина. Там же обнаружился целый склад вредных бумажек — семейный архив, какая–то переписка, все участники которой давно умерли, и старые газеты, тонкие, как папиросная бумага, и при каждом прикосновении оставлявшие на подушечках пальцев серые следы. Зачем хранить весь этот хлам, О» Браэн, будучи здоровым человеком, объяснить не мог, хотя в его задачи и входило понимать ход мысли арестантов.

Пока что удалось установить следующее. До революции Броден учился, а потом преподавал историю литературы в Оксфорде, где был одним из самых молодых преподавателей. В начале он активно поддержал идеи революции и даже приобрел определенную известность в партии. Лично знал Мак — Кинли, Резерфорда и Голдестейна — настоящего, а не мифического, созданного Министерством пропаганды за последнее десятилетие. Скорее всего, с такой биографией Броден бесследно сгинул бы еще в сороковые, во время одной из

первых чисток, но его карьера в партии оборвалась, едва успев начаться — Броден пропал без вести и, как сочли тогда, погиб во время одной из первых бомбежек Лондона в начавшейся войне. Число погибших в эти месяцы партийцев исчислялось сотнями, так что детальную проверку проводить никто не стал… и вот, спустя тридцать с лишним лет, эта небрежность принесла свои плоды. Как выяснялось, Майкл Броден вовсе не погиб. Ему, наверное, хватило интуиции понять, что его ждет, и он сбежал. Вернулся в дом своих родителей, и, пользуясь военной неразберихой, взял себе другое имя. И все эти годы обретался среди пролов. Его способность к мимикрии оказалась прямо–таки выдающейся — во всяком случае, за тридцать лет он ни разу не привлек к себе внимание полиции мыслей. Он работал на заводе, посещал дешевую пивную на окраине и с жаром обсуждал тираж очередной правительственной лотереи — словом, представлял из себя прямо–таки классического прола. А еще он был женат. Соседи считали его жену болезненной и блеклой женщиной, вечно страдавшей от какого–то недомогания и не способной думать ни о чем, помимо цен на керосин или подсолнечное масло. Поначалу О» Браэн решил, что Броден женился с той же целью, с которой пил дешевый джин с гвоздикой или выписывал номера билетов в ежеквартальной лотерее — исключительно для маскировки. Но мало–помалу он начал осознавать, что все было совсем не так. Броден женился на женщине, которой знал еще до революции. В доме даже хранилось несколько любовных писем, написанных Броденом во время учебы в Оксфорде. Адресат писем был не указан, но ошибки быть не могло — это была все та же Лили Броден, иначе Майк ни за что не стал бы держать их прямо под носом у своей жены. Мало–помалу восстанавливая историю жизни Бродена, О» Браэн осознал, что они с Лили разошлись, когда он вступил в партию. Обычное для тех времен явление. Но совершенно нетипичная развязка — бегство и почти тридцать лет вместе. Тут напрашивался крайне неприятный вывод. Безусловно, Майкл Броден был мыслепреступником всегда. Но целых двадцать девять лет — до самой смерти своей жены — он был невероятно осмотрительным мыслепреступником. И только после смерти миссис Броден позволил себе махнуть рукой на осторожность. Очевидно, он и в самом деле любил эту женщину. Осознание того, что все эти годы Майкл Броден мог быть счастлив, вызвало в О» Браэне разъедающий, бесплодный гнев. Бесплодный, потому что с _этим_ уже поздно было что–то делать. Если в Майкле Бродене еще осталась какая–то любовь к жене, этим можно будет заняться на допросах, но сама–то Лили Броден умерла и похоронена, так что добраться до нее уже не представляется возможным. Ускользнувший от полиции мыслепреступник, а тем более мыслепреступник, ощущающий себя счастливым — это вызов самой Партии. Мыслепреступник должен постоянно ощущать себя одиноким, обреченным и несчастным.

Первая личная встреча О» Браэна с Броденом произошла в просторной светлой комнате, вся обстановка которой состояла из кушетки с эластичными ремнями и стального ящика, от которого к кушетке тянулась паутина тонких серебристых проводов.

— Я прочитал ваши записки, мистер Броден, — сообщил О» Браэн арестанту. — Впечатляюще. Во всяком случае, в смысле обширности душевного расстройства и того упорства, с каким вы его отстаиваете. Вместо того, чтобы направить ваши дарования на службу обществу, вы предпочти провести большую часть своей жизни среди животных…

— Среди пролов, — хрипло возразил подследственный.

« Браэн отмахнулся.

— Это одно и то же. Кстати, тут ваши записки только подтверждают официальную доктрину партии. Вы явно не были в восторге от людей, который вас окружали.

— Там и не от чего было приходить в восторг.

— Вот именно. Ваше существование было по меньшей мере жалким. Только ваше самомнение и запредельное упрямство заставляли вас сидеть в этой дыре вместо того, чтобы вернуться в партию. Вы просто не хотели сделать над собой усилие и научиться жить нормальной жизнью. Впрочем, вы не кажетесь мне совершенно безнадежным случаем. Я решил испытать на вас нашу новую разработку. Можете сказать, как действует это устройство?..

Арестант скосил глаза — и почти сразу снова перевел их на О» Браэна.

— Подача тока, если я не ошибаюсь?

— Совершенно верно, — одобрительно сказал О» Браэн. — Видите, шкала у нас размечена до ста пятидесяти… но над этим еще нужно будет поработать. А пока придется обходиться тем, что есть. Начнем с небольшой демонстрации.

« Браэн уже несколько секунд держал ладонь на рычаге, а сейчас плавно надавил, доведя мощность до пятидесяти.

От разряда тока арестант дернулся так, что на какую–то секунду О» Браэну показалось, что эластичные ремни на жилистых запястьях Бродена готовы лопнуть. Вот тебе и «старый слабый человек»!.. Все–таки жизнь вне партии имеет свои плюсы, мрачно подумал О» Браэн. Куда меньше нервотрепки, и почти все нужное для жизни добывается окольными путями через черный рынок… на котором почему–то всегда полно вещей, которые среди рядовых партийцев считаются страшным дефицитом. Пролы питаются лучше и болеют реже, а вот продолжительность жизни у них почему–то ниже, хотя это и не поддается логике.

Пока он размышлял, Броден успел прийти в себя. Облизнул посиневшие губы и неожиданно сказал:

— Могу я задать вам один вопрос?..

« Браэн почувствовал себя заинтригованным. Обычно арестанты с самого начала принимали правила игры, в согласии с которыми их дело — отвечать на заданные им вопросы, а никак не задавать ему свои.

Но… почему бы нет, в конце концов.

— Не обещаю, что я на него отвечу, — предупредил он. — Но можете попробовать.

Лицо Майкла Бродена опять сводило нервным тиком, и О» Браэн понял, что сейчас он снова начнет заикаться. Так и вышло.