Там, где пехота не пройдет
Шрифт:
Письмо Ивану Васильевичу Суворову
от Ивана Афанасьевича Вишнякова,
командира второго танка (второго взвода)
Писал Иван Ивану.
Бодро
Решил всех восстанавливать по списку. Но ближе всё ж машина №2, считающаяся второй по списку и взвод второй, с которым на войне солдатского немало пота, крови пролил в боях за Родину свою. Себя вписал и Мишу Муковоза. А командир - Андрюша Чернышов. А заряжающий ствола - «писатель» Пушкин, как в шутку называли все его, он не серчал, и часто в дни затиший в блокнот свой тайный что-то всё писал… А лучший автоматчик – Грубиян был. Фамилию свою он оправдал: в бою, как лев отважным был и смелым, фашистам он поблажек не давал.
Ну, в первом танке - комиссар Суворов, а остальных уже и подзабыл… Да, был Бомбин – механиком отменным. А в третьем танке Павлов - командир, с ним Востряков - механик бесподобный, средь ночи разбуди, как «Отче наш», расскажет всю матчасть вам без запинки, не заменим в быту, но злоречист. На язычок к нему не попадайся, природный был Марк Тулий Цицерон. Сивохин – заряжающий орудий, молчун, но работящ и сноровист, и друг отменный и лихой танкист.
Задумался опять, отставил ручку. Откладывал всё, другу не писал, теперь, как зайцы, мысли разбегались, не соберёшь, писать он не мастак. Взглянул в окно - сорока на берёзе, как автомат, нахально тарахтит. «Ну надо же, плутовка, раскричалась! К чему бы это, может к холодам?» - Вздохнул, взял ручку, подытожил фразу:
«Прости, Иван, вот список,
Сидел Иван, и всё о том же думал: просил Суворов, он его подвёл. Кусал губу и кончик авторучки, и морщил лоб уже не молодой. Он написал:
Бомбин – водитель и механик танка –
Вдруг вспомнился товарищ боевой…
Любили песни петь с ним под тальянку,
Когда затишье на передовой.
Другие лица… память стала зыбкой,
Она не вечна, вечны стали вы –
Погибшие, чьи светятся улыбки
Из дальней и военной синевы…
Тогда они Историю вершили,
Их до сих пор находят ордена…
На обелисках встало пол-России,
И в камне – списки, братьев имена.
Меня жизнь задержала ненадолго,
Ведь память расслабляться не велит.
По берегам великой русской Волги
Темнеет славы траурный гранит…
Есть Интернет, перенесли с архивов
Свидетельства от фрицев, что твердят
Признания, как было им паршиво,
Когда познали тот Тацинский ад!
Хотелось бы навечно отрешиться
От боли, грязи, зла на той войне,
Через полвека позабылись лица,
А память оживает лишь во сне. И часто снится кто-нибудь из роты,
Я вспоминаю дорогих ребят…
На день Победы вновь бодрюсь охотно,
Когда на встречу к детям пригласят.
Пред классом юных, смолкнувших в почтенье,
Стою, забывшись, душу вороша…
В наградах весь, с колодками ранений,
Веду рассказ о прошлом неспеша…
Достану из загашника записки,
Перебираю молча, шелестя,
Конец ознакомительного фрагмента.