Там, где трава зеленее
Шрифт:
Как мне хочется думать, что это не случайный набор слов, а действительно некий хитрый, таинственный механизм — общения ли с высшей силой, оздоровления ли собственной души…
«Не введи в искушение, но избавь от лукавого», — говорю быстро я в те мгновения, когда ярость охватывает мое сознание и душу и мне хочется наброситься на Варьку за то, что она за завтраком скривилась при виде пахнущей ванилью манной каши с изюмом… Ванилин и изюм добавляю я лично, чтобы Варька не кривилась. Поэтому мне хочется заорать: «Я, такая хорошая, добавила тебе ванилин, а ты, такая дочь Виноградова,
Что касается первой и последней фраз, на которых я раньше спотыкалась — «да святится имя твое, да приидет царствие твое…» и «ибо твое есть царствие и сила и слава вовеки…» — то они мне кажутся некими формулами, кнопочками… щелк — подключился, щелк — выключился. Причем даже не просто «щелк», а через быстрое упоминание, обозначение базовых понятий. А именно:
кто есть Создатель;
не все получилось, как он хотел, а надо бы;
зависит от меня самой — насколько мне будет плохо или легко, насколько меня будут уважать или презирать, прощенные мной, рожденные мной, любимые мной…
— А ты поверь — станет проще.
— А ты — объясни мне — почему, как, откуда?..
— А ты не спрашивай!..
Вот и поговорили. Все те же персонажи — христианка с отличницей учебы и комсомолкой в моей душе.
Глава 21
Странно, почему мне Нелька не сказала этого раньше. Когда я отвозила к ней Варю, отправляясь в роддом, она между прочим сообщила:
— Звонила Ольга, я забыла тебе сказать. Искала вас. Она позвонила твоей маме, Лиля дала мой телефон — сама не знала, что той сказать. Я с ней сначала разговаривать не стала, но она еще позвонила…
— Да? — Мне было совсем не до Ольги, я чувствовала, что Максим вот-вот собирается родиться, надо добраться до роддома хотя бы в начале схваток.
— Ну да… Пришлось поговорить с ней. И она мне рассказала, что видела в театре твоего мужа, он ее познакомил со своей мамой и дочерью. Ну в общем, я ей твой телефон красногорский все равно не дала. Правильно?
— Какой дочерью? — спросила я, прислушиваясь к себе — мне казалось, что вот-вот начнут отходить воды, такое странное ощущение было где-то внизу живота и резко заломило поясницу.
— К нему дочь приехала из Канады. Ну верней, не к нему, она просто приехала, кажется, учиться здесь будет… в институте…
— У него что, такая большая дочь? — машинально спросила я. — Подожди, ты сказала — дочь? А когда… когда она приехала?
Нелька не подозревала, из-за чего мы покинули просторы пятикомнатной квартиры. Она, как и все, думала, что дело опять — как всю мою жизнь — в Виноградове номер один. Я ее не разубеждала, пусть лучше так думает, чем жалеет, что мне все изменяют с молоденькими и упругими.
— Не знаю… а что? — Нелька с любопытством посмотрела на меня.
— Нет, ничего. А когда Ольга звонила?
— Ленусь, я не помню, давно уже, я так зачухалась со своими… Прости, что не сказала, но я знаю, что ты
Я попросила Нельку не кормить насильно Варю — сколько съест, столько и съест, и не укладывать ее спать рано — она будет только маяться. Потом я села в такси, поехала в роддом и ночью родила Максима.
Утром мне принесли его, туго запеленатого, красивого, с волосиками и бровками. Я пыталась понять — мои у него брови или Сашины, и вытерла пальцами волосы, густо намазанные детским маслом. Он ткнулся в мою грудь, в которой пока ничего не было, кроме нескольких капель молозива, и уснул. А я взяла телефон и позвонила Виноградову. Виноградову Толе.
Где-то на пятом часу схваток — всего я рожала семь с половиной часов, — когда на несколько минут отпустила разрывающая, нечеловеческая боль, я отчетливо поняла, почему Толя был тогда так счастлив, почему девушка была такой высокой и не по-нашему холеной и свободной. Ни массажи, ни бронированные машины, ни вереница кавалеров, ни коллекция шуб в шкафу, ни даже мелькание на обложках «Отдохни!» и «TV-парка» не дадут подобного эффекта — такого спокойного, сияющего взгляда, как дает ежедневное созерцание водопадов, тысячелетних секвой и благополучных, неторопливых соседей, прогуливающихся под ручку в аллее из золотисто-красных кленов в окружении троих маленьких детей и в ожидании четвертого.
— Да?
Я услышала Толин голос и несколько мгновений прислушивалась к себе. Да, точно. Все правильно. Я поступаю правильно.
— Да?.. — повторил он, как мне показалось, чуть растерянно.
— Ты приедешь ко мне в роддом?
Он секунду, ровно секунду молчал.
— Да. Куда?
Я назвала адрес.
— Я буду через полчаса.
— Утром тебя не пустят.
— Хорошо.
Он приехал сразу, и его пустили, дали белый халат. Мы разговаривали через дверь — из-за того, что в городе начался грипп.
Я дала медсестре в детской палате пятьдесят рублей, взяла с ее разрешения Максима, завернутого в казенное белье, сама потуже затянула на синем байковом халате поясок и подошла к стеклянной двери.
— Мальчик Максим, четыре шестьсот.
— На меня похож, — сказал Толя и засмеялся, глядя на меня, а не на маленького человечка.
— Да. А зачем ей здесь учиться?
Он перестал смеяться и внимательно посмотрел на меня. Ему хватило нескольких секунд, чтобы все понять.
— Она в университет поступила, на русскую филологию. Но она будет и там и здесь учиться.
— Я тебя с ней видела и не поняла.
Он еще несколько мгновений внимательно смотрел мне в глаза.
— Ясно. А рост?
— Она — как ты, кажется…
Толя улыбнулся.
— Максим… Он очень большой, да?
— Да. Пятьдесят четыре сантиметра.
— У тебя есть молоко?
— Еще рано. Будет.
— Я тебя люблю, Лёка.
Я поправила:
— Ленуля.
— И Ленулю тоже люблю. И дерзкую свободную Елену Воскобойникову. Все дело в том, что ты фамилию не сменила… Как я сразу не понял…