Там, где всегда хорошо
Шрифт:
Аника засмеялась, протянула лапу, потрепала его за ухо, как малыша:
– Ладно, договорились! Две недели, время пошло.
Каждый день, с утра пораньше, Оскар шёл в Колючую чащу. Полоса препятствий лежала перед ним: многорукие коряги, глубокие ямы, быстрый ручей с ледяной водой, заросли терновника, озерца жидкой грязи… Ещё ни разу не удалось ему пройти полосу до конца: ветки коряг царапали толстый живот, слабые лапки бестолково месили болотную жижу.
Выбравшись на твёрдую почву, Оскар падал, переворачивался на спину, смотрел, как бегут по небу облака: им-то хорошо, ветерок
В то утро, с боем продравшись сквозь колючие заросли, Оскар без сил лежал на берегу ручья, чуть не плача от жалости к себе и от ненависти к этому рыхлому, ни на что не годному тельцу.
– Хей, братик, мир тебе! – Морда Яна заслонила солнце. – Гляжу, как ты каждый день убиваешься, – глазам больно!
– Знаешь, Длинный, – Оскар с трудом сел, принялся выковыривать из лапы занозу, – шёл бы ты куда шёл, и без тебя тошно.
– Ну, как скажешь, брат. Только есть способ тебе помочь.
– Какой ещё способ?
– Про Чёрную Беату слыхал?
Чёрная Беата, старая барсучиха, жила на Кривом озере, и слава у неё была нехорошая. Поговаривали, что за свои колдовские услуги она берёт непомерную плату: чуть ли не душу забирает. Мама Чёрной Беатой Оскара в детстве пугала, когда он засыпать не хотел.
– Ты ж Стану, сеструлю мою, видал? – продолжал Ян, размахивая длинными лапами. – Красотка, будто нарисованная, да-нет? А родилась, секи, с «беличьей губой»! Ни один лекарь не мог помочь, родаки все глаза выплакали, а потом отнесли к Беате – и стала нормальная пасть! Сестра и не помнит ничего, мелкая была. В общем, Беата меня знает, могу тебя к ней свести, по дружбе.
Оскар поднялся, отодрал с плеча сухой репей. Пожалуй, это единственный выход. А ради Аники и души не жалко. Кивнул Длинному:
– Ладно, веди!
Дом Чёрной Беаты стоял на высоком озёрном берегу, под мёртвым дубом: сухие ветки застыли, как руки, протянутые к небу в мольбе о помощи – или о пощаде.
Ян стукнул в дверь, вошёл, не дожидаясь ответа. Оскар шагнул за ним, увидел просторную, неожиданно светлую комнату: все стены увешаны полками, на полках – горят, играют в солнечных лучах цветные бутыли, банки, баночки… Пахло почему-то костром, поджаренным хлебом, вечерней росой. Беата тёмной тушей высилась над столом, переливала лазурную жидкость из большой бутылки в пузырьки поменьше.
Ян шумно втянул носом воздух, стекло звякнуло о стекло, по столу растеклась лужица. Беата рыкнула:
– Чтоб тебя! Кого там филин несёт?
Повернулась, вытерла лапы о несвежий передник.
– А, это ты, лисенёнок!
– Я, я, тётечка! – залебезил Ян, приседая и кланяясь. – Вот, смотри, кого я тебе привёл!
Беата подошла – от тяжёлых шагов заныли половицы. Оскар задрал голову: до чего огромная! Упёрла лапы в крутые бока, глянула – будто проткнула насквозь:
– Надо же, к Беате обед сам пожаловал! Люблю таких толстеньких, да с подливочкой! – Барсучиха ткнула Оскара в живот, довольно захекала, когда
– А что взамен? – с опаской спросил Оскар.
– Да ерунда, ежоныш: просто отдашь мне лучшие воспоминания.
– Всего-то? – У Оскара иголки опустились от облегчения. Кому они нужны вообще, эти воспоминания, какой от них прок?! – Отлично, я согласен! Что надо делать?
– Делать? – Беата снова захекала. – Делать тебе, ёж, ничего не придётся. Садись вот на лавку.
Кряхтя, она притащила пустую бутыль, водрузила на стол. Потом повернулась к Оскару и легонько хлопнула его по лбу.
Бабушка Гута: тёплые лапы, запах цветов и сухой травы, тягучие, как мёд, песни Ясного леса, горка каши в озере молока.
– Ба, я кашу не хочу-у-у, – канючит Оскар.
– Да разве ж это каша, Каштанчик, это остров в океане, там живёт чудный зверь дикобрат, родня наша дальняя. Ростом он эдак с бобра, а иглы у него во-о-от такие, нашим не чета. Подкрадётся к нему лягуар – дикобрат в него иголкой стрельнёт, да так метко, прямо в нос, – не подступишься. Кушай, милый, кушай, тощих в рай не пускают.
– Ба, а чего это – рай?
– Рай, Каштанчик, – это где тебе всегда хорошо.
«Ясно, – соображает Оскар, скребя ложкой по дну плошки-океана, – рай – это дома у бабушки Уты».
Он зовёт её «бабушка Ута», она и правда на утку похожа: степенная, приземистая, ходит по дому вперевалку. А она зовёт его Каштанчиком. Видал Оскар каштаны: круглые, глянцевые, гладкие, как леденцы, так и хочется в рот засунуть, но мамочка не даёт, ругается. «Это они потом уже гладкие да блестящие, а поначалу – зелёные и колючие, точно как ты». – Гута смеётся, гладит Оскара по мягким ещё иголкам, целует в громко сопящий нос.
У бабушки можно спать сколько хочется, постель застилать не надо, а на полдник всегда брусничный квас и мелкие, с ежиное ухо, пирожки с дикой вишней – так и тают во рту, не заметишь, как миска опустеет. «Кушай, милый, кушай».
А ещё у бабушки целый шкаф с самодельными мукосольками: стоят в ряд цветные фигурки из солёного теста, тут и грозный зверь дикобрат, и круглый речной ёж, и он, Оскар-Каштанчик. А ещё – маленькие такие домики с разноцветными крышами, и у каждого внутри свечка. Если её зажечь – домик оживёт, замерцает в окнах ласковый тёплый свет, и покажется, что там, внутри, так уютно, так хорошо… Рай там, почти как у бабушки Уты.
Гута учит Оскара делать мукосольки: вода, мука, соль, немного масла из зелёной пузатой бутылки. Вымесить, потом разделить на части, добавить краски: амаранскую зелень, рубин, синеву. Вылепить, высушить на печи. Оскар пыхтит, давит лапами непослушное тесто, весь в муке – и лоб, и нос, и иголки.
– Ба, а ты всегда в Ясном лесу жила?
– Всегда, милый.
– Одна?
– Ну почему одна, с дедушкой твоим.
– Каким дедушкой?
– С Эриком, мужем моим, – смеётся.
– Это когда было?