Там, на войне
Шрифт:
Наверное, легче тому, кто уже пробовал… Одна надежда, что они сейчас летят неподалеку друг от друга, надеюсь, в одном направлении, и, может быть, там им не будет скучно… Их нет. И здесь не будет, по крайней мере для меня… Никогда… Сколько их сейчас летит туда… Там уже теснее тесного… Там уже куда теснее, чем здесь… Из двенадцати основоположников нашего содружества осталось двое.
Так было. Он говорил:
— А ведь если есть высший смысл у жизни, то он и есть сама жизнь — вселенная, осознающая и чувствующая самое себя. А если смысл жизни есть у каждого человека, ну, вроде тебя и меня, то он в реализации
Очко
Мы сидели вроде бы в сарае, но сарая не было — был остов без стен и стропила без крыши — один каркас. То ли его не достроили, то ли взрывом снесло все лишнее. Смотрели в поле: там осталось двенадцать наших танков и штук десять немецких. Наши были в наступлении, а они не хотели отступать. После конца танкового сражения обе стороны умудрились растащить своих раненых, потом убитых, потом отбуксировать тягачами те танки, которые можно было еще либо вернуть к жизни, либо разобрать на запасные части.
Дальний лес за танковым полем был сплошь изглодан, почернел, там все еще земля курилась, что-то тлело. Ветер давно переменился, отогнал дымы и оголил на опушках два изуродованных противотанковых орудия недавнего врага.
Идти куда бы то ни было смерть как не хотелось. Хотелось вот так вот сидеть и смотреть на поле, залитое вечерним светом.
Капитан Гиль сказал:
— Давай?..
Он был моим приятелем, из штаба корпуса, и непонятно, какой судьбой его занесло сюда.
Я достал из полевой сумки колоду игральных карт и долго тасовал. Потом спросил:
— В очко?
— Ну не в подкидного же… — ответил он и выгреб из карманов все деньги, какие у него были.
Я сделал то же самое, только мои деньги лежали в полевой сумке.
Сено, на которое мы взобрались, чудом уцелело, а дом справа и дом слева в развалинах.
Ставки пошли сразу большие, и я начал выигрывать. Капитан проигрывал спокойно, платил третью тысячу и все время вглядывался в зубчатый задымленный край леса. Удача меня не покидала, но игра не доставляла радости. Он проиграл три с половиной тысячи и сказал:
— Хватит. У меня больше нет…
Я попросил, чтобы он взял у меня несколько сотен и мы бы смогли поиграть еще. Сначала он упирался, потом уступил, взял триста. Игра возобновилась… Мне все еще везло, но выигрывать не хотелось. Потому что если капитан все проиграет, то больше брать денег не захочет. Придется идти через разбитую деревню, искать штаб батальона, там мне обязательно дадут какое-нибудь задание. А сильнее всего на свете мне хотелось сидеть здесь и ни о чем не думать…
По краю поля к нам приближалась какая-то фигура, согнутая пополам. Голова в глубоком наклоне свешивалась к земле, ноги шли частыми шажками. Когда фигура подошла
— Алё!.. Куда путь держишь?
Фигура подняла голову и криво улыбнулась.
— Здорово, — проговорила фигура.
— Это кто тебя так загнул? — я узнал старшину из мотострелкового батальона, он еще когда-то в корпусной газете работал.
— Меня гранатой, — буркнул невнятно он.
— Это когда же?
— Да-а-а-а, — протянул он, — еще тогда…
У нас бой затих часа полтора назад, а у них в лесочке попозднее.
— Чего ж ты до сих пор там делал?
— А черт его знает…
— Помочь?
— Да нет… Сам дойду.
— Смотри не дойди совсем.
— Граната была вот тут, рядом, — он с трудом обернулся и показал себе под ноги. — Взорвалась. Все ноги, всю задницу и спину — как из дробовика…
На нем еще был зимний ватник и толстые ватные штаны, изодранные сзади в клочья, будто его рвали злые собаки.
— Теперь им до ночи ковырять не выковырять, — сказал он злорадно и потащился дальше.
Наверное, он имел в виду врачей медсанбата, а я подумал, что зря он так ехидничает — ведь и ноги, и задница, и спина его собственные, а не медсанбатовские — а потом, еще неизвестно, когда он туда доберется…
— Доиграем? — спросил капитан и стал тасовать карты.
У него осталось пятнадцать рублей, он поставил их в банк и выиграл. Фортуна развернулась на все сто восемьдесят. Капитан Гиль стал выигрывать кон за коном. Он уже вернул весь проигрыш и начал раздевать меня.
Я проиграл ему около четырех тысяч — все деньги, что у меня были, и заявил:
— Баста!.. Я пустой.
— Возьми теперь у меня, — предложил капитан.
— Не хочу. Пошли, а то стемнеет…
Капитан сгреб все деньги, сложил их в большую пачку, разделил ее на две равные доли.
— Брось! Не надо, — сказал я.
— Да иди ты… — проговорил он, открыл мою полевую сумку и засунул туда одну из пачек, а вторую растолкал по своим карманам.
Мы пошли по сожженной деревушке к хуторам, куда должны были подтянуться штабы и запоздавшие в бою части нашего корпуса.
Заколдованный взвод
Все началось с выстрела. Вернее, не с выстрела, a с короткой автоматной очереди. Я стоял на подножке крытого трофейного «опеля» — это мощная грузовая машина с передними и задними ведущими колесами, да еще с кузовом-фургоном, в котором мы установили новую радиостанцию. Досталась машина нам чудом, в бою, новенькая и целехонькая. А не отобрали ее у нас потому, что мы умудрились сначала хорошо упрятать ее, потом очень быстро оборудовать (втайне от всех!) и только после этого показали командиру батальона и зампотеху.
Катил по дороге наш взвод — небольшая, да ладная колонна, и все машины под кличками. Гусенично-колесный бронетранспортер — конечно, тоже немецкий! — был оснащен пулеметами на все четыре стороны (истинный вездеход — по мокрой пашне шел как посуху), «бах» назывался в честь мотора фирмы «Майбах», а не великого композитора. Следом двигались четыре мотоцикла с колясками (остальные были в разгоне). Замыкал колонну наш родной колченогий бронеавтомобиль «БА-64» под всем известной кличкой «бобик» (с танковым пулеметом в башне).