Там помнят о нас

Авдеев Алексей Иванович

– Правильно, Лаврентьич, - поддержал командира Головенков.

– Значит, решено. Николая пока оставим здесь. За старшего Сергей. В случае тревоги нас не ждать. Двигаться по главному маршруту, оставлять ориентиры. Мы догоним. Понятно?

– Лаврентьич, а почему я?
– недовольно забурчал Щербаков.

Галушкин не ответил, а только строго на него глянул.

– Видать, за смекалку тебя Борис в начальники выдвигает, - шепотом поддел Щербакова Маркин.
– Станешь шишкой, не забывай нас, сирот.

–

Давай, давай, иди, а то как бы я тебе сейчас шишек не наставил! огрызнулся Щербаков.

– Довольно вам!
– прервал спорщиков Галушкин.
– Пошли!

Трое перемахнули через изгородь крайней избы. Правдин и Маркин пошли осматривать двор. Галушкин приблизился к окну. Через небольшую щель в занавеске он увидел за столом старика, женщину и мальчика лет десяти. Старик черпал деревянной ложкой из большой миски, разливал по тарелкам. При виде еды у Галушкина засосало под ложечкой.

– Ну, что там?
– шепнул подошедший к Галушкину Правдин.
– Похоже, что свои. Виктор, иди постучи. А ты, Паша, смотри в оба за двором, - приказал Галушкин.

– Кого бог послал?
– послышался из-за двери хрипловатый голос.

Зашаркали шаги. Скрипнула дверь. На крыльцо вышел старик. Седые волосы его свисали на глаза.

– Кто такие будете, добрые люди?

Не отвечая старику, Галушкин спросил:

– Оккупанты в деревне есть?

– Нету, сынок, у нас германцев.

– Нам нужны продукты. Помоги, отец.

Старик кашлянул, чуть отступил.

– Да вы заходите в избу. Там и поговорим. Милости просим.

Блеснула молния. Громыхнул гром. Зашумела листвой береза. Старик перекрестился, пошел в избу. Галушкин последовал за ним.

– Послушай, отец, мы не одни. С нами больной.

– Да?
– удивился старик.
– Ничего, ничего, сынок. Всем места хватит, изба у меня просторная.

– Спасибо, папаша!
– поблагодарил Галушкин.

После такого приема у всех как-то полегчало на сердце. Тревога улеглась, уступив место благодарности.

В переднем углу, где было много икон, мерцал огонек лампадки, вырывая из полумрака глаза какого-то святого угодника. Пучки засушенных трав лежали на божнице.

– Ну, ты, нехристь, шапку сними! Видишь, боженька сердится!
– зашептал Правдин и толкнул Маркина в бок.

Маркин стащил с головы шапку. Галушкин глянул на них строго. Послал Маркина за остальными.

В комнате пахло едой. Женщина поднялась из-за стола, поклонилась, как-то испуганно посмотрела на партизан и будто хотела что-то сказать. Но старик тут же выпроводил ее в другую комнату. "Да, она нездешняя. Ишь, дед не дает ей хозяйничать", - мелькнуло у Галушкина.

Принесли Николая. Старик сам убрал со стола, пригласил партизан повечерять. Но они не сели за стол, пока не перевязали Рыжова.

Закончили перевязку, поужинали, закурили хозяйского самосаду. И тут

всем до жути захотелось спать. Ребята молча посматривали друг на друга. Они еще не знали, где им придется спать, но это их мало смущало. Главное - они были сыты и в тепле. А на дворе шумела гроза, в окна барабанил дождь.

– Вот тут располагайтесь. Я сейчас сенца принесу, - предложил старик, заметив, как они разомлели и стали клевать носами.

Борис глянул на занавешенное окно. "Хорошо, тепло в избе, но как в ловушке - ничего не видно и не слышно".

Чувство тревоги вдруг возникло и не покидало Галушкина. Оно, это чувство, заставило еще и еще раз изучающе поглядеть на хозяина.

– Ну, папаша, спасибо тебе еще раз. А спать, я думаю, нам лучше пойти на сеновал, если разрешишь. Зачем вас тут стеснять, - сказал будто бы совсем беспечно Галушкин.

– На сеновал, говоришь? Так ведь, пожалуйста! Оно и правда, там будет вольготней!
– согласился хозяин.

Ребята стали собираться.

– Ну, пойдемте... Дождик-то, видать, поубавился. В просторном бревенчатом сарае опьяняюще пахло сеном. В отгороженном углу шумно вздыхала корова, неторопливо, с хрустом пережевывая жвачку. За дощатой перегородкой в другом конце сарая похрапывала лошадь, тихо позвания цепью. "Да, богато батя живет. Видать, побаиваются фрицы совать нос в отдаленные лесные деревни", - подумал Галушкин, вспоминая сытный ужин и оглядываясь по сторонам. Он хотел было напомнить старику о продуктах, чтобы завтра не беспокоить его. Но старик заговорил об этом сам.

– Вот тут, товарищи, и устраивайтесь. Отдыхайте на здоровье. Харчишек я вам приготовлю.
– Он помолчал, потрогал бороду.
– Бывалоча, в молодости я сам любил на воздухе поспать, благодать божья.

Повеселевшие ребята стали устраиваться на ночлег.

– Вот это да-а!.. Слышь, Пашка, никогда в жизни, поверишь, я не видел такой роскоши!
– счастливо засмеялся Щербаков, ложась на сено.
– Эх, братва, ну и храпанем же назло врагам!

– А где же тебе можно было увидеть эту роскошь? В своей жизни ты, наверное, дальше Сокольников и не путешествовал. Верно?
– спросил Маркин.

Но Щербаков уже не слышал его, он спал.

– Эй, Коля, видал, какую я тебе царскую спальню устроил?
– говорил Рыжову Андреев.
– Поспишь на ней ночку, так сразу легче станет. Это же бальзам, а не сено!

Обмытый и перевязанный свежими холстинными бинтами, Николай благодарно улыбался. Хозяин, ухмыляясь в бороду, светил "летучей мышью". Только Галушкину стало не по себе. Когда старик ушел, он, прикрыв ворота, сказал:

– Довольно резвиться. Укладывайтесь. Завтра подъем до солнца! Послушай, Паша, бородач этот... Что-то в нем есть такое, понимаешь? Глаза мне его не понравились. Смотрит он как-то... Будто из-за угла за тобой подсматривает.