Там, вдали, за рекой (с илл.)

Коринец Юрий Иосифович

— Подумаешь! — крикнул Витька. — Зато у меня дохлая крыса! Я её сам убил, из рогатки…

— Сам ты дохлая крыса! — сказал я.

— Воображала, хвост поджала! — крикнул Витька, размахивая крысой.

Но я пошёл дальше, не обращая на него внимания.

Я подошёл к Благодарю за внимание. Он сидел и плевался. Он всегда плевался, когда сидел на лавочке.

— Здравствуйте! — сказал я ему.

— Благодарю за внимание! — сказал Благодарю за внимание. — Ну, как твои успехи, юный большевик?

— Очень хорошо! — сказал я. — Получил «оч. хор.» по математике!

— Весьма похвально! — сказал Благодарю за внимание.

— А ваши как успехи?

— Вот сижу, отплёвываюсь, — сказал он и плюнул.

— А почему вы отплёвываетесь?

Мне было неприятно,

что он отплёвывается. «Так тепло, — подумал я, — солнце, 1 Мая, а он отплёвывается».

— Я всегда отплёвываюсь, — сказал Благодарю за внимание. — Отплююсь — и полегшает. Я уже давно отплёвываюсь. С семнадцатого года. — И он опять плюнул.

И тут вдруг мне что-то ударило в спину. Я обернулся: передо мной стоял Витька и размахивал дохлой крысой. Позади него стояли ребята.

— Воображала! — сказал Витька. — Идёшь к дядечке?

— Не твоё дело! — сказал я. — Дохлая крыса!

— Дядечкин хвостик! — крикнул Витька.

Ребята засмеялись.

— Чего ты ко мне лезешь? — сказал я. — Я к тебе не лезу, и ты не лезь!

— Иди к дядечке! — закричал Витька. — Иди к своему дядечке! А ну, иди! Сейчас же иди! А ну! — И он опять задел меня крысой. Прямо по подбородку.

— Пойду, когда надо! — сказал я. — Не твоё дело!

— Иди сейчас же! — крикнул Витька. — Пусть тебе дядечка что-нибудь наврёт! Про шаровую молнию! Или про полюс! Или ещё про что-нибудь! Мой папа сказал, что твой дядя болтун! Всё выдумывает твой дядя! И ты болтун!

— Вот это верно! — сказал Благодарю за внимание. — Что верно, то верно!

Ух как я разозлился! У меня даже дух захватило! Я знал Витькиного папу. Он часто гулял во дворе. И приходил к нам в школу. Он был такой толстый, пузатый. Витька всем хвастался, что его папа писатель. Его папа писал какие-то пьески для эстрады. Очень плохие пьески. Он даже дал нам один раз свою пьеску в драмкружок. И мы её играли. Очень скучная пьеска. Когда я показал дяде эту пьеску, дядя сказал, что это халтура. Дядя сказал, чтобы я никогда не играл в таких пьесках. И ещё дядя сказал, что он совсем не писатель, Витькин папа. Он даже не был членом Союза писателей. А каждый настоящий писатель обязательно должен быть членом союза. И ещё дядя сказал, что Витькин папа как раз тот человек, который не нашёл себя в жизни. Лучше бы он подметал улицы, чем писал пьески. Тогда была бы хоть какая-то польза людям. А от его пьесок никому не было никакой пользы…

И тут я замахнулся на Витьку портфелем.

— Как вот дам! — сказал я.

— А ну, дай! — сказал Витька. — Дай!

Я размахнулся и хлопнул его по башке — за дядю. А он хлопнул меня крысой. А я его опять портфелем. А он ударил меня кулаком по лицу. И у меня вдруг пошла кровь из носа. Витька увидел кровь и страшно испугался. Он бросил крысу и побежал.

— Ура! — закричал я ему вслед. — Дохлая крыса! — и заплакал.

— Э-эх! — сказал Благодарю за внимание. — А ещё юный большевик!

— А вы вовсе не алхимик! — сказал я и вошёл в парадное.

Я поднимался в квартиру, размазывая по лицу кровь.

— «Скажи-ка, дядя, ведь не даром…» — шептал я.

Настроение у меня было испорчено.

Мировая глава

Все эти три недели были для меня очень невесёлыми. Все эти три недели, пока не было дяди. 1 Мая прошло тоже невесело. Правда, я получил «оч. хор.» по математике и получил много подарков от мамы, папы и бабушки, и в школе я получил подарки и ходил с папой в цирк, но всё равно настроение у меня было плохое. Особенно после скандала с Витькой. Из-за того, что Витька так говорил про дядю. И из-за того, что у меня пошла кровь из носа. Правда, Витька позорно бежал, но всё равно мне было плохо. Меня теперь дразнили «Дядечкин хвостик» и «Кровь из носа». «Эй, «Кровь из носа»!» — кричали мне. Это было очень неприятно.

Но самое

главное было в том, что я поссорился с дядей и расстался с ним не простившись. Я всё время думал о том, как дядя ходит один по Северному полюсу и грустит. Мне всё лезли на ум стихи Лермонтова, которые я учил с дядей: «На Севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна, и дремлет, качаясь, и снегом сыпучим одета, как ризой, она. И снится ей всё, что в пустыне далёкой, в том крае, где солнца восход, одна и грустна, на утёсе горючем прекрасная пальма растёт». На самом полюсе сосны, конечно, не растут — там ничего не растёт. Но, может быть, дядя и не был на полюсе. Может быть, он был в тайге. Да и не в этом дело. Дело в том, что дядя был там один, а я здесь был один. Дядя, конечно, не был совсем один, с ним были товарищи. И с ним был Чанг. А может быть, он был там с Полярным человеком. И всё-таки он был там один — в высшем смысле. Потому что мы с ним поссорились.

И я здесь тоже был совершенно один. Правда, со мной была мама, и папа был со мной, и в школе со мной были товарищи, но в высшем смысле я был один. Даже Валя это заметила. Но я ей ничего особенного не сказал. Я просто сказал ей, что очень жду дядю, что он уехал в экспедицию, что там очень тяжело и трудно, и что я о нём очень беспокоюсь. «Вообще надо поменьше болтать, — решил я. — Надо молчать и ждать, когда вернётся дядя. Тогда мы кое-что выясним. Тогда мы поговорим!» И с этим Витькой, с этой Дохлой крысой, с этой Болотной фамилией, мы ещё поговорим! Витька всё ещё приставал ко мне. Это он дал мне клички «Дядечкин хвостик» и «Кровь из носа». Он всем хвастал, что его папа написал новую пьеску, которую хочет дать нам в драмкружок. А я сказал, что играть в этой пьеске не буду, потому что она мне не нравится. Я сказал, что это не искусство. Пусть его папа сначала найдёт себя, тогда мы поговорим. А Витька сказал, что я болтун, и что мой дядя тоже болтун, и что неизвестно вообще, кто такой мой дядя. Но я на это не реагировал, то есть не отвечал. Я не обращал на Витьку внимания, я делал вид, что его не замечаю. А это самое страшное, когда человека не замечают. Оттого Витька так злился. Он мне завидовал. Он завидовал моим рисункам. И моим рассказам о дяде. Он вообще всем завидовал. Больше всего он завидовал моему «оч. хор.» по математике. Это было для него страшным ударом. Громом среди ясного неба! А может быть, и среди неясного. У него-то всё было неясно. Потому что он был второгодник. Лидь Петровна говорила, что ему опять грозит остаться на второй год. А у меня всё было ясно: приедет дядя и мы с ним помиримся! Я тогда всё расскажу дяде: про крысу, про «болтуна» и про «Кровь из носа»… Тогда мы поговорим!

Я всё думал о том, как приедет дядя, как он войдёт в комнату, а я подойду к нему и попрошу прощения. И всё расскажу… Но получилось совсем по-другому.

Один раз, когда я пришёл из школы, на меня в дверях кинулся Чанг. Он сразу бросился мне на грудь и стал меня обнимать, и целовать, и прыгал вокруг меня как сумасшедший… А я стоял, привалившись к стене, и не мог ступить шагу. Не потому, что меня Чанг не пускал, а потому, что я понял, что во второй комнате сидит дядя и что я сейчас к нему подойду, но я не знал, как я к нему подойду, потому что мне было стыдно!

Из комнаты вышла мама и взяла меня за руку.

— Пойдём! — сказала она.

И я пошёл за ней в комнату, и ноги мои были, как деревянные, и, когда мы вошли в комнату, я увидел дядю, который сидел ко мне спиной за столом и курил свою трубку, но мама повела меня не к дяде — она повела меня к моей кровати, остановилась перед ней и сказала:

— Сними подушку!

А я стоял и не мог двинуться с места. Тогда мама сдёрнула подушку и… вы знаете, что было под подушкой?