Там, вдали, за…
Шрифт:
В подземном переходе его неожиданно окликнули.
— Борис Семенович? Признаться, не ожидал, — пробормотал Дурин, которого вынужденный отпуск сделал гораздо внимательней к окружающим, чем это было прежде. — Что вы тут делаете?
— Да вот же, издательство мою «Круговерть» наконец-то выпустило, а в магазине брать отказываются, — сурово отвечал Гулькин. Здесь Дурин заметил раскладной столик со стопкой книг в обложках с золотым тиснением и сразу все вспомнил и понял.
— А почему не берут-то? Книга хорошая, толстая…
— Да наплевательство в магазинах засело,
— Уже ушел. Лично видел, — вздохнул Дурин. — Такие дела.
— Да что вы! — ахнул Гулькин, враз темнея лицом. — Эх, не мог он еще пару месяцев простоять! Глядишь, я все бы и распродал. А теперь?..
И с отвращением поглядел на столик с книгами.
От бабушки чета Шульц вернулась в скверном расположении духа. Фрау Шульц приняла успокоительного и ушла в свою комнату, супруг же предпочел рюмку шнапса. Говорить было не о чем, а свежий номер «K?lnische Zeitung» магистр прочитал еще в такси.
«Надо завтра же сказать этому недотепе, чтобы извинился перед бабушкой. А то ведь отпишет квартиру генералу, и не отсудишь!» — думала фрау Шульц, с мокрым полотенцем на голове.
«Завтра с утра надо с Бельцем поговорить, может, на какую-нибудь конференцию отправит», — размышлял Герман Шульц, безучастно глядя в телевизор. Сейчас он готов был поехать даже на архипелаг Идзу.
Однако же проблемы астеносферы все еще продолжали беспокоить магистра. И линия тектонического разлома, протянувшаяся от Северных Курил до острова Суматра, не давала ему заснуть.
После долгих колебаний Шульц взялся за телефон и позвонил профессору Крестовски.
— Мы с вами совершенно точно все угадали, коллега! — гудел в трубке и успокаивал голос профессора. — Я вот нынче вечером проверил… Вы знаете, все сходится: если кого и тряхнет, так не сильно, балла четыре-пять, не больше. А вот последствия аномального возмущения будут и вовсе незначительными. Ну, озеро исчезнет, земля кое-где просядет… Пустяки!
— Мне кажется, герр профессор, нам следовало бы куда-нибудь позвонить — в Польшу, в Россию… Не каждый год в земных глубинах происходит подобное. Это их наверняка заинтересует, — робко сказал Герман Шульц.
— Интересная мысль! — отвечал на это профессор. — Пожалуй, я действительно позвоню. Может быть, даже завтра утром. Только я не уверен, что меня там услышат.
— Плохая связь?
— Связь хорошая. Дело в другом.
— В чем же, профессор? Алло!
Трубка долго молчала, растерянно покашливала и вздыхала.
Пожелала Шульцу спокойной ночи и перешла на короткие гудки.
2006 г.
Если только дозвонюсь…
В понедельник, ближе к вечеру, я получил вот это:
«Когда-нибудь мне все надоест, и я уйду в сумасшедшие.
Мне надоест мир богатых и бедных. Грязных и чистых. Мрачных и беззаботных. Мир умных и тех, кто умен лишь при должности.
Мне
Я наберу 01 и спрошу: «Поджигателя не вызывали?»
Я наберу 02 и скажу: «Где-то кто-то «замочил» четверых».
Я наберу 03 и крикну: «Спасите наши души!»
А 09 я попрошу дать мне кого-нибудь на П (на остальные буквы мне так до сих пор и не ответили).
Потом я закурю сигарету со стороны фильтра, выброшу с балкона лишнюю мебель и начну читать прямо из Данте. Насчет жизни земной, которую он прошел до половины, а затем почему-то сбился и заблудился в лесу. А когда приедут они — с брезентовыми рукавами, при погонах и с носилками, я скажу всего одно слово:
«Надоело!»
И пусть меня обливают водой, пишут длинные протоколы и укладывают на носилки. Это уже не важно.
Главное, я успел сказать все, что хотел…»
С утра меня раздражал редактор, после обеда — читатели, а ближе к вечеру — ответственный секретарь. Был конец рабочего дня, и я мечтал лишь об одном — напоследок глянуть почту, выключить компьютер и уйти домой.
В почтовом ящике меня ждало письмо. И я его прочитал. От «Когда-нибудь мне…» до последнего многоточия.
Стиль письма мне понравился. Было ясно, что автор чувствует слово и дружит с юмором. Я даже раз улыбнулся и два раза хохотнул. Хотел письмо удалить, но передумал.
А зря!
Проснулся я от телефонного звонка (на будильнике — половина восьмого). Какого черта?!
— Ты сегодняшний номер газеты читал? — услышал я гробовой голос редактора.
— Читал. Еще вчера. А что?
— «Когда-нибудь мне это все надоест, и я уйду из мэров в сумасшедшие. Мне надоест мир дешевой лжи и дорогого обмана. Мир чистых слов и грязных помыслов. Мир умных, но бедных, мир глупых, но при должностях…» — Здесь голос у редактора налился праведным гневом. — Будешь слушать дальше?
— Не надо, — сказал я, моментально вспоминая, где я вчера читал нечто подобное. — Но ведь в полосе этого не было, я ее лично просматривал!
— Сегодня я при тебе тоже кое-что посмотрю. А заодно и подпишу, — зловеще пообещал редактор. — Ровно в девять жду у себя. И без опозданий!
Он положил трубку. А я оделся ровно через сорок пять секунд и помчался на работу — в Дом печати.
Ехал я долго. Автобус кряхтел, намекая на близкое техобслуживание. Пассажиры царапали меня сумками и топтались по моим ногам. Однажды на перекрестке нас обогнала пожарная машина, и весь автобус ей позавидовал. А еще через два квартала дорогу нам преградил нищий на костылях.
— Так что скинемся, граждане, убогому на пропитание! — бодро сказал он, и попытался открыть костылем дверь автобуса. Не тут-то было. — Да вы что, в натуре? Червонца жалко?!
Нищий плюнул в сердцах и попал на капот. Пассажирам стало дурно. Водитель крикнул: «Попрошу в салоне не гадить!» и сердито надавил на газ.
К Дому печати я подъехал с тяжелым сердцем и неожиданно легким карманом. Наковыряв из швов мелочи, я кое-как расплатился с водителем и побежал в редакцию. У входа стояла корреспондентка Маша и собирала слезы на газетный лист.