Там же, тогда же
Шрифт:
Было ощущение, что я нахожусь в театре, - и вот, значит, справа на сцене располагался уставленный цветами стол. За цветами, полускрытые, регистрационные книги и маленький регистратор в полосатом костюме. А еще в комнате имелись люди, лениво фланирующие взад и вперед. Фланировали трое. Четвертая - неправдоподобная женщина с окладистой бородой - восседала на стуле у окна. Один из мужчин, я заметил, наклонившись, заговорил с нею. Человек с самой, наверное,
И вот тогда-то все и случилось. Совершенно внезапно. Отворилась дверь. Головы всех присутствующих повернулись в одном направлении. Мгновение - и в комнату собачьей трусцой вбежало нечто.
Только это была не собака. Совсем не собака. Это создание передвигалось вертикально. С первого взгляда я принял ее за большую заводную куклу, так мало возвышалась она над полом. Лица я еще не различал... но что поразило меня сразу же - так то длиннющий атласный шлейф, волочившийся за нею по ковру.
Создание остановилось у захлебывающегося цветами стола - и начались улыбочки, и жесты, и вежливые поклоны, - а потом человек с самой длинной в мире шеей выдвинул в центр комнаты высокий табурет и с помощью юноши с козлиным копытом водрузил на него тварь в белом, расправил тщательно фалды атласного платья, спадающего до земли, - так, что не возникало и тени сомнения: у регистрационного стола горделиво стоит высокая женщина.
Я все еще не видел ее лица - но теперь это было уже не важно. Я и так знал, каким оно будет, это лицо. К горлу подхлестнула тошнота - и я безвольно сполз на скамейку, сжимая виски ладонями.
Не помню, в какой автобус я вскочил. Не помню, когда он тронулся с места. Не помню, сколько я ехал, все дальше и дальше, - пока мне не сказали, что это - конечная остановка, что мне надо сесть в другой автобус, идущий в обратном направлении, и ехать назад. И вот тогда невнятное, смутное облегчение стало целительным бальзамом проливаться на мою душевную рану. Этот автобус привез меня к дверям дома, родного дома ох, как же теперь я рвался
Я сжался на сиденье. Я боялся снова увидеть ту, которую бросил. Нет, не я обманул ее - она меня, но брошена-то все равно она!
Автобус подкатывает к Кембридж-серкус, и я напряженно вглядываюсь в полутьму. Как раз рядом с этим проклятым домом - фонарь. В конторе темно. Автобус едет дальше, я оглядываюсь, замечаю людей, стоящих под фонарем, и - сердце в груди обрывается...
Они стоят там, сплоченные, точно слившиеся в единое целое. Стояли так, словно с места не сойдут, пока не свершат правосудие. Они. Эти пятеро. Я видел их - сколько? Секунду? И запомню эту секунду навеки. Освещенные фонарем фигуры. Длинношеий со смешной птичьей головкой, с острым, стеклянным блеском в прозрачных глазах. Лысый маленький человек, татуированный лоб - набычен, на синеве узоров - желтоватые отсветы. Стройный юноша в изящной, небрежной позе, на тонком лице - оскал такой ненависти, что и вспомнить жутко, руки - глубоко в карманах, но контуры копыта проступают сквозь ткань. Чуть впереди - бородатая женщина, гигантская глыба зла, и в ее огромной тени, в последние доли мгновения, когда автобус уже уносил меня в безопасность, я в последний раз увидел большую светловолосую голову - низко-низко, у самой земли.
Голову, которая в вечернем сумраке казалась странным бледным шаром с намалеванным алым ртом, изогнутым в сатанинскую злобную ухмылку - ухмылку даже не человека, но дикого зверя.
Пятеро остались далеко позади, остались под фонарем, как нелепые восковые фигуры, как ночной кошмар, время шло, автобус ехал - а я все видел их. Так, словно они стояли в автобусе. Стояли у меня перед глазами. И сейчас стоят.
Я добрался домой, рухнул на кровать и зарыдал. Мать с отцом, должно быть, очень хотели узнать - почему, но не спросили ни о чем. Так до сих пор и поспрашивают.
Я помню тот вечер. Время после ужина. Шесть лет назад. Я сижу в своем собственном удобном кресле, на шоколадном знакомом ковре. Я помню, с какой мучительной нежностью смотрел я на жилет отца, обсыпанный пеплом, на милые встрепанные усы, на щемящие душу скошенные каблуки материнских туфель. Тот вечер - и я осознавал, как отчаянно люблю все это, как не мыслю без этого своего существования.
С тех пор я вообще не выхожу из дома. Кажется, для меня так лучше...