Там

Головин Евгений Всеволодович

Вывод: «Мрамор, жемчужины, розы, голуби — всё растворяется, всё исчезает: жемчужина растекается, мрамор падает, цветы вянут, птицы улетают». «Покидая каждый свою клетку, они спускаются, смешиваясь в глубокой вазе, образуя универсальное тесто для рук Творца…» Потом

В медленных метаморфозах Белый мрамор превращается в белую плоть, Розовые цветы — в розовые губы. Так проявляются различные тела.

Пантеизм Готье — своеобразная эстетика. Материя совсем не стремится к более высокой ценности в ближайшем превращении. Прельщенные красотой улыбки, покоренные страстью двух любовников жемчуга образуют белоснежные зубы, голуби покидают купола Венеции, дабы жить в их сердцах. Только очень редко…

Покорный воле аромата Луча

или оттенка, Атом летит к атому Как пчела к цветку.

Две мраморных колонны, двух голубей, две розы в воде фонтана, два атома отнюдь не притягивает взаимная страсть, что случается крайне редко. Виды материи рождены для борьбы, для торжества одного вида над другим, для калейдоскопической игры случая, для мучительных метаморфоз. Сами по себе они вздорны и капризны. Только воля любовника, скульптора, живописца, поэта ловит совершенно эстетическое «секретное родство» (ловит или приписывает?) и создает из хаоса атомов и молекул (в лексике Готье) нечто изящное, стройное, страстное, которое со временем распадается в готовности к будущим метаморфозам. Причем Готье ценит сочетание «человеческих молекул» не менее самых прекрасных согласований природы. Любопытно в этом плане стихотворение «Этюды рук». В мастерской одного скульптора поэт нашел гипсовый слепок руки «Аспазии или Клеопатры» (?), во всяком случае, весьма знаменитой женщины. «Поцелуем снежным схваченная, как лилия серебряной зарей…словно белая поэзия, распустилась ее красота». И далее:

В блеске матовой белизны Она развернула на бархате Деликатную элегантность пальцев, Украшенных тяжелыми кольцами.

Готье, любитель визуальных искусств, искал красоту в неожиданных поворотах, необычных изгибах, субтильных силуэтах человеческого тела, веря, как поклонник ренессанса, что человек есть мера и средоточие красоты вообще. Руки особенно прельщали его. Он увлекался хиромантией, поражаясь премудрости Господней, отразившей перипетии судьбы на маленькой ладони, просто искусству пальцев, способных незаметно и ловко, как земля — растение, творить шедевры ювелирного мастерства. Он мог часами рассуждать о неповторимости каждой руки, о ее чуждости, казалось бы, сходному природному явлению: искривленные пальцы калеки нисколько не напоминают даже самое причудливое переплетение сучьев, мягкость расплывчатой руки превосходит мягкость пуховой подушки или каолина и т. д.

…Для контраста в стихотворении представлена отрезанная рука, пропитанная сильным бальзамом. Это рука знаменитого убийцы Ласнера.

Одновременно мягкая и жестокая, Она может заставить наблюдателя Подумать о жестокой грации, Грации гладиатора.

На этой «руке фавна», покрытой рыжими волосками, еще остались шрамы, ожоги, пятна крепких спиртных напитков. Это рука деятельная. Если рука куртизанки играет с пространством и, словно змея, учитывает его сопротивление, то рука Ласнера создана для беспощадной борьбы с пространством. Хватать, скручивать, душить, резать Напрасно рабочий будет искать мозоли на этой ладони.

Криминальная аристократия Не касается рубанка или молотка, Плоть ее ладони мягка, Так как ее инструмент — нож.

Короткие пальцы с широкими промежутками между ними, маленький бугор Венеры, большой палец непомерно крупный — рука великолепно подходит к любому ножу или кинжалу. Готье так заканчивает стихотворение:

Реальный убийца и ложный поэт, Он был Манфредом сточных канав.

Остановимся на «Симфонии в белом мажоре» — шедевре Готье. Тема настолько красива, что не нуждается ни в каких изысках: «Можно прочесть в северных сказках: изогнув линии своих белых шей, стая женщин-лебедей прилетает на Рейн плавать и петь в прибрежных водах». Поэта занимает проблема белого цвета. Он ему кажется в высшей степени загадочным и недостижимым. Одна из женщин «бела как лунный свет на ледниках в холодных небесах». Эта женщина — настоящая ундина. Но совершенна ли ее белизна, способна ли она выиграть состязание по безукоризненности своей белой кожи среди аналогичных созданий севера? Ведь белый цвет обладает бесчисленными оттенками, даже перламутр — его акциденция. Поэт чужд поиску белого абсолюта, присущего только богам. Героиня «Симфонии» — женщина-лебедь, окутанная бореальной свежестью, завороженная тайной белизны, хочет принять

участие в «белом дебоше». Достойным соперничества ей кажется только собственное платье — белый бархат, украшенный белыми камелиями. Она вызывает материю и цветы на поединок.

Плавный снег ее груди Презирает белые камелии, Но белый бархат ее платья Не страшится дерзкой борьбы.

Вещи искусственные, созданные тяжелой работой, считают себя изящней и красивей живой плоти. Бархат уверен в своей победе. Но увы.

В этой грандиозной белой битве Бархат и камелии побеждены, Они не требуют реванша, Они желтеют от ревности.

Поэт восхищен своей избранницей:

Какая слюда девственного снега, Какая сердцевина тростника, Какая гостия, какая свеча Сотворила белизну твоей кожи?

Но это не мадригал и не блэзон, а «симфония», поэтический поиск. Живое существо вряд ли удовлетворит амбиции автора. Готье размышляет о молочно-опаловых щупальцах редких водяных лилий крайнего севера, о белых кораллах, которых боги, по туземному преданию, превратили в звезды Млечного Пути, о невидимом инее, проступающем в ночах полюса…

О белом пухе голубки, Что снежится под крышей древнего замка, О сталактите, что белой слезой Падает в неведомый черный провал.

Может быть, совершенную белизну принесла Серафита — героиня Сведенборга и Бальзака — из Гренландии или Норвегии? Может быть, это мадонна снегов? Или таинственный белый сфинкс зимы, хранитель звездных ледников? Снег создал его и похоронил под лавиной. С тех пор он — не найденный и невидимый — тысячелетиями покоится в молчании вечной снежной недоступности, более скрытый, чем сфинкс Эдипа.

Кто может коснуться его спокойствия? Кто может согреть это сердце? О! кто может положить розовый тон На эту непримиримую белизну?

Никто и ничто, даже солнце, ибо сфинкс накрыт лавиной. Если Готье «из тех, для кого видимый мир существует», то мир сей романтизирован до крайности. Готье разделяет позицию Гете в споре с Ньютоном касательно теории цвета. Правда, его точка зрения еще более радикальна: белый цвет неразложим на спектр. Это цвет абсолюта, и мы не можем при всем желании познать качества абсолюта. Каждая вещь, как «вещь в себе», сопричастна абсолюту, а потому непознаваема, что очень хорошо, поскольку жить в познаваемом мире невыносимо скучно.

Птицы Шарля Бодлера

«Андромаха, я думаю о вас!» Так начинается стихотворение Бодлера под названием «Лебедь». Ни Андромаха, ни лебедь не являются центрами стихотворения — о них упоминается, о них рассказываются грустные истории, но таковые можно поведать… о чем угодно. О лебеде мы знаем кое-что, очень немного: довольно большая, очень белая, очень красивая птица с длинной, изящно изогнутой шеей, что способствует ее неповторимой позе на поверхности воды. Не будучи охотником или орнитологом, трудно сказать что-либо вразумительное о нравах и повадках этой птицы. Не будучи магом или ведьмой, раскрыть ее разум, ее эмоциональные симпатии и антипатии, ее подлинное отношение к миру, секрет ее метамофоз равно не представляется возможным. Только в пространствах мифов и легенд (Саге о Нибелунгах, сказании о Леде и лебеде и т. д.) или в сказках Андерсена можно отыскать более или менее антропологизированный образ лебедя. Но лебедь — современная птица, близкий нам объект, с разных точек зрения можно о нем рассуждать. Андромаха — иное дело. Она — женщина, человек и в любом случае ближе лебедя нашему восприятию. Но, с другой стороны, она бесконечно, неизмеримо далека. Бодлер не может думать о ней конкретно, она — мифический персонаж «Илиады» Гомера. И поэма, и автор сомнительны для историков, они расплылись в многотысячелетнем тумане. «Илиада» много волнующего говорит душе читателя, но ничего или почти ничего — его рациональному духу. Согласно диктату последнего, данный эпос обязаны прочесть все грамотные белые люди ради так называемой «общей культуры» (что это такое — не очень понятно), и Бодлер, высококультурный поэт, просто неизбежно прочел «Илиаду» и не только прочел, но и великолепно знал перипетии поэмы. Если для «общей культуры» Андромаха, вдова Гектора, убитого Ахиллом, — второстепенный персонаж, она для Бодлера волнующее душу побуждение мучительных размышлений. Но прежде о ситуации стихотворения.