Тамада

Рахилло Иван Спиридонович

Консерватория предоставляла молодой певице место в студенческом общежитии, концертное бюро — номер в гостинице, железнодорожники — бесплатный годовой билет.

И тут Андрюшкин, обходя конкурентов, бросил на кон своего козырного туза — ордер на комнату во вновь отстроенном доме на улице Горького. Он авансом торжествовал свою победу.

Утром на другой день он уже поднимался по лестнице колхозной гостиницы, где остановилась Грушко.

У дверей номера он откашлялся и постучал.

— Войдите! — хором ответило из-за двери несколько мужских голосов.

Грушко

у зеркала торопливо укладывала вокруг головы свою светло-золотистую косу, собираясь, по-видимому, уходить, а вокруг, отрезая ей все пути отступления, сидели на стульях знакомые Андрюшкину представители различных музыкальных и концертных организаций и ансамблей столицы. Атакованная со всех сторон, весёлая украинка, однако, не поддавалась ни на какие уговоры.

Андргошкин отозвал её в сторону и быстро сообщил языком телеграфа:

— Обеспечиваю ордер на комнату!

Девушка удивлённо подняла высокие и тонкие свои брови, похожие на крылья ласточки в полёте.

— На комнату? А зачем она мне?

— То есть, как зачем? — оторопел Андрюшкин. — Вам предлагается отдельная… в центре Москвы. Вы понимаете, что это такое?

— Понимаю, но не понимаю, зачем она мне?

Такого оборота Андрюшкин никак не ожидал.

— Отдельная комната, лифт, ванна, душ, — растерянно забормотал он.

— Спасибо за ласку, но я не думаю бросать свою специальность. Я полевод.

— Балкон… третий этаж… два окна…

— Нет, мне это ни к чему… Я не собираюсь менять места своего жительства.

Уложив золотой короной свою косу, Грушко аккуратно повязалась цветастым украинским платочком.

— Мне пора.

Но Андрюшкин не отступал.

— У вас же талант! — старался он убедить девушку.

— А разве таланту нельзя жить в колхозе? — насмешливо возразила она.

— Но в Москве публика…

— И у нас публики хватает. Как соберутся трактористы, косари, доярки, птичницы, садоводы, пчеловоды, комбайнёры, механики, яблоку негде упасть!

— Вы будете здесь заниматься, брать уроки пения…

— Я и там занимаюсь. У нас своя музыкальная школа.

— Да, но здесь театры, кино, культура…

— У нас тоже имеется свой Дом культуры, своя радиостудия, библиотека.

— Вы станете артисткой…

— А зачем мне становиться артисткой?

— Боже мой! Поедете за границу, в дружественные страны…

— А я и так ездила. Была и в Польше и в Чехословакии, гостила и в Венгрии. Делилась там опытом своей работы по выращиванию кукурузы.

— Позвольте, — не находя доводов, растерянно убеждал ее Андрюшкин, — но неужели же вы отрицаете искусство?

— Нет, отчего же? Но я, например, люблю поле, землю, люблю свой труд. И почему вы все хотите, чтобы я непременно переменила свою профессию на другую? Вместо полевода стала бы артисткой? А я хочу их не переменить, а объединить. Я люблю песни. И я всегда пою для друзей и подруг.

— Да, но и нам хочется слушать ваш чудесный голос.

— А хотите слушать, приезжайте к нам в колхоз. Мы там очень часто устраиваем концерты и фестивали и будем рады видеть у себя столичных гостей.

И, попрощавшись, Галина Грушко в сопровождении

подруг стала спускаться по лестнице, устланной мягким ковром, к автобусу.

«Выходит, не по той клавиатуре ударил», — грустно подумал Андрюшкин. Автобус тронулся. Андрюшкин рванулся вслед.

— Одумайтесь!.. Жалеть будете…

Он побежал было за автобусом, роняя из портфеля бумаги, но голубая машина быстро удалялась по шоссе туда, где вдалеке сверкали золотые купола выставки.

— Балкон… два окна!.. — кричал Андрюшкин. — Вид на памятник А. С. Пушкина!.. Одумайтесь!..

В ответ ему загорелая женская рука помахала из автобуса цветастым платочком.

Разочарованный Андрюшкин остановился посреди улицы и вытер шляпой вспотевшую лысину.

«Осечка», — с горечью подумалось ему.

С таким удивительным явлением он встречался впервые в жизни.

Три письма

1

«Москва, Арбат, Серебряный переулок.

Здравствуйте, товарищ поэт! В прошлом году вы приезжали в наш городишко, где и выступали. Не знаю, какое впечатление на вас произвёл наш город, лично я с его жизнью не согласен. Скука. Школу я оставил из-за несогласия с учителями. Как переросток. На работу пока не устроился. Чем же, спрашивается, заняться? Я долго думал и решил остановиться на стихах: дело нетрудное и, главное, как я слыхал, за стихи будто неплохо оплачивают — по восьми рублей за строчку. С этим письмом я посылаю вам несколько стихов. Четыре из них вы напечатайте (можно со скидкой — по 7 рублей 50 копеек за строчку), а заодно гонорар возьмите себе. За беспокойство. Мне лично мои стихи очень нравятся. Я читал их в клубе со сцены. Многим также очень понравилось.

Я всегда стараюсь быть одиноким и людей избегаю. Куплю десяток воблы, пойду на берег, в рощу и сижу там себе, мечтаю. Мне понравилось мечтать с дыней. Последнее время я беру их три штуки — как раз до вечера хватает. С сахаром-песком. Мать не понимает поэзии и вчера огрела меня палкой по спине (как она говорит, за сахар).

Но я спокоен, зная, что на таланты во все эпохи было гонение. Меня интересует вопрос: как живут и работают другие поэты и писатели? Как они там подбирают рифмы, и какой образ жизни лучше всего подходит для меня? Некоторые из знакомых, прослушав мои произведения, говорят, что поэт обязательно должен повеситься или погибнуть на дуэли. Я долго размышлял над этим и пришёл к тому убеждению, что если я удавлюсь, то кто-нибудь из них может присвоить себе мои произведения. Лично мне это почему-то не очень нравится.

Заканчивая письмо, я прошу вас поделиться тем опытом, который у вас есть, чтобы я мог выйти на дорогу и заработать себе на костюм. Я хотел бы переехать в Москву, как вы посоветуете?

Не знаю, как лучше подписываться: моя настоящая фамилия Егор Гонобоблев. До свидания!

Пришлите письмо, чтоб на конверте был напечатан штамп редакции. Пусть мать удивится…»

2

Писатель был человек мягкий, добрый. Уезжая на курорт и боясь обидеть молодого автора, он ответил ему деликатным письмом!: