Тамара Бендавид
Шрифт:
— Я приехал узнать, что мой раненый, которого я доставил сюда третьего дня утром? — обратился он к старушке, почтительно приподымая свою мягкую шляпу.
— Какой это? — деловито и, несколько прищурясь, осведомилась начальница.
Граф назвал ей имя, фамилию, чин и полк, прибавив, что это был ординарец генерала Зотова.
— Ах, поручик Пуп? — припомнила старушка. — Как же, как же, знаю… Но только вы опоздали.
— А что, разве его увезли уже?
— Нет, умер… и его сейчас вот хоронят, — вон там, — указала она по направлению группы людей, на пригорок.
При этом известии
— Как жаль! — вздохнул он, раздумчиво качая головой. — Это был мой хороший, давний знакомый… Впрочем, этого надо было ожидать, — такая жестокая рана…
— Если угодно, можете отправиться туда, поклониться праху, — предложила старушка, возвращаясь к своим прерванным на минуту занятиям.
— Благодарю вас, я… непременно, сейчас же, — проговорил он с поклоном. — Но прежде, сударыня, позвольте мне вам напомнить себя: я граф каржоль де Нотрек, жених сестры Тамары Бендавид.
— Как же, я помню, — промолвила она безразличным тоном, кивнув утвердительно головой. — Вы хотите ее видеть?
— Если позволите.
— Она там, на погребении. Это ведь был ее раненый: она ходила за ним, она и хоронит.
Каржоль еще раз почтительно поблагодарил старушку и пешком направился к пригорку, на котором желтелось несколько могильных насыпей и кое-где торчали деревянные крестики. Он пришел туда в момент, когда покойника только что опустили в яму, и священник читал над ним последнюю литию. Протеснившись из-за солдатских спин вперед, граф первым делом отыскал глазами Тамару, и взгляды их встретились. Лицо ее было серьезно, как подобает при таком печальном религиозном обряде, и на приветливый поклон Каржоля она ответила издали одним легким кивком головы, без малейшей улыбки. При виде этого лица, которое показалось ему холодным и строгим, и при этом поклоне, который он нашел сухим, у него тревожно екнуло сердце. «Знает! Все уже знает!», — подумалось ему. — «Неужели он успел сказать ей?!»
Но вот замолк последний печальный звук «вечной памяти», и Тамара, перекрестясь, первая захватила с насыпи горсть земли и крестообразно посыпала ее на покойника. За нею стали кидать на него пригоршни земли остальные сестры и солдаты. Граф последовал их примеру и, кидая, заглянул в глубь могилы. Там, без гроба, на голой земле лежал покойник, весь завернутый в холщовый саван, который закрывал и его лицо. Каржоль стоял над ним, поникнув обнаженной головой, и невольно задумался. Судьбе, как видно, опять угодно было, чтобы он встретился с ним еще раз, — в последний уже раз в своей жизни. Но что приносит ему эта встреча? Какое возмездие оставил ему в наследство покойник, если он сказал Тамаре то, чего Каржоль более всего не хотел, чтобы она знала? Неужели и тут, умирая, Аполлон, быть может даже не преднамеренно, еще раз отомстил ему за Ольгу уже после того, как сам просил его простить и забыть все? Так ли это, граф узнает сейчас, через минуту. Подойдет ли к нему Тамара, или нет? Знает ли она, или не знает? Все это сейчас должно обнаружиться и разрешиться так или иначе, — надо приготовиться.
Священник снял и передал солдату-причетнику все свое облачение; лазаретные служители принялись быстро засыпать могилу рыхлой землей.
«Знает или не знает?»— болезненно занывал роковой вопрос в душе Каржоля, между тем как сам он продолжал стоять в нерешительности — подойти ли к ней первому, или пускай она сама подходит. Он избегал теперь встретиться еще раз с ее взглядом, боясь, как бы не прочесть в нем заранее свой приговор, и старался упорно глядеть в зарываемую могилу.
Но вот, она сама подошла к нему и молча протянула руку. Каржоль почувствовал ее пожатие, которое показалось ему искренне дружеским, добрым, но он не смел еще вполне поверить своему ощущению. А вдруг он ошибается?
— Кончено… — тихо произнесла Тамара.
«Что кончено? Что она хочет этим сказать?»— тревожно и подозрительно подумалось ему; но он постарался перемочь себя и выдержал приличное случаю грустное спокойствие, сообщив при этом Тамаре, что видел сейчас ее начальницу, и она-де разрешила ему видеться с ней.
— Что ж, хорошо, — согласилась девушка. — Мы можем остаться здесь, пока зарывают могилу.
И оба замолчали, как будто им было не о чем больше говорить между собой.
Это еще более озадачивало графа, которому положение его начинало уже казаться неловким и тягостным. «Если знает, то чего ж молчит она!?»
— Когда умер? — спросил он наконец, чтобы хоть чем-нибудь нарушить неприятное молчание.
— Сегодня, в седьмом часу утра, — ответила она совершенно просто, но Каржолю в его разыгравшейся мнительности показалось, что сказано это было каким-то неопределенным, сдержанным тоном, точно бы она против него настороже.
— Вы были при его последних минутах? — продолжал он.
— Все время. Ужасно мучился.
— В памяти был или нет?
— Мало. Порою приходил в сознание, но ненадолго… Едва лишь узнает, скажет несколько слов, и опять все бред и бред, — так в бреду и умер…
— В бреду? — задумчиво повторил граф. — И что же такое… о чем, собственно?
— Да разное… Кто ж его знает! Скомандовал громко что- то такое странное: «повзводно направо жай», — и это было его последнее слово.
— Так и не пришел в себя? — с живостью переспросил граф, у которого несколько отлегло от сердца, «Слава Богу, в бреду, значит, не проболтался, или она не поняла».
— Нет, не пришел, — ответила Тамара. — Но в ясные минуты сознавал, однако, свое безнадежное положение, — продолжала она. — Ведь к этой ужасной ране присоединилась еще и простудная горячка.
— Немудрено, всю ночь пролежавши под холодным дождем, — согласился Каржоль. — Но скажите, говорил он что-нибудь с вами? Узнал вас?
— Как же, узнал, почти с первой минуты, как я стала ходить за ним, и очень удивился даже, что я тут.
— Да? Ну, и что же? — продолжал он, едва скрывая свое жадное нетерпение разрешить поскорей мучившую его загадку.
— Да, ничего, — спокойно и просто ответила Тамара. — Был очень тронут, благодарил меня… даже успел завещать свою волю.
— Волю? — Насторожился Каржоль, внутренне встрепенувшись. — Какую волю?
— Да разные там посмертные распоряжения.