Таможенный досмотр

Ромов Анатолий Сергеевич

Естественно, мы должны были тут же сообщить обо всем происшедшем Сторожеву. Наверняка, впрочем, Валентиныч уже знал обо всем, что случилось на перекрестке в ста с небольшим метрах от входа в управление. Звонок дежурного в нашу комнату был только потому, что Горбачев вышел от Пааво. Сразу же после звонка к нам дежурный обязан был поставить в известность о случившемся начальника отдела. Поэтому, дав указание начальнику оперативной группы младшему лейтенанту Лёне Ковальчуку составить подробный и тщательный отчет, я посмотрел на Пааво. Ант, естественно, понял, что значит этот мой взгляд, и мы двинулись в управление.

Когда мы вошли в кабинет, Сторожев сидел за столом. По своей привычке — а вовсе не потому, что его, скажем, что-то волновало, — он постукивал по накрывавшему стол стеклу кончиком

карандаша. Кивнул, садитесь. Выслушал подробный доклад — сначала Пааво. Ант отлично знал характер шефа, поэтому сейчас, подробно и даже несколько нудно стал рассказывать все от начала до конца. Сначала о том, как Галя передала ему явщика, потом о том, как этот явщик выглядел в первые минуты и как сначала реагировал на первые вопросы; затем — как стал реагировать уже в ходе допроса. Сторожев выслушал доклад Анта, задал несколько обычных вопросов и повернулся ко мне. Я стал рассказывать все остальное. Я старался говорить без особых эмоций, подробно перечисляя все, что произошло, включая звонок снизу, то, как мы бежали к перекрестку, каким мне показалось положение тела, как шел опрос свидетелей, свои впечатления об этих свидетелях; потом о наших попытках определить сторону, откуда был произведен выстрел, и, наконец, впечатления от опроса участников опергруппы. Пааво положил на стол папку с протоколом допроса и сданные явщиком восемьдесят долларов, я — все, что нашлось в карманах Горбачева: паспорт, записную книжку, портмоне с деньгами, авторучку, брелок с ключами и носовой платок.

Выслушав нас, Сторожев бегло просмотрел протокол, паспорт. Полистал записную книжку. Как будто бы нашел что-то, вгляделся. Нет, отложил. Вздохнул.

— Вот что, Володя. Ты… ознакомился с бумагами, которые я тебе оставил утром?

С бумагами, которые шеф оставил мне утром. Сводка “14-В”. Возможный провоз магнитного контейнера. “Норденшельд”. Конечно, я с этими бумагами ознакомился. Судя по всему, этот вопрос означает — я все-таки должен буду заняться предполагаемой контрабандой.

— Сергей Валентинович, конечно. Я знал об этой сводке и раньше. Но сейчас еще раз, про себя, проработал.

— Очень хорошо. В таком случае у меня к тебе такая просьба — прорабатывай дальше. Так, чтобы к утру… да, к утру ты как можно больше знал о “Трансбалтик шип лайн”, “Норденшельде” и всем, что с ними связано.

— Понял, Сергей Валентинович.

— И ты, Ант, тоже полистай, посмотри. Ну там какие на этой линии рейсы, заходы. Как суда встают к стенке, каким бортом и на какой причал. Ясно?

— Ясно, Сергей Валентинович. А как же наш законный, Горбачев?

— Ваш законный Горбачев свалился, знаете, как куль на голову. — Сторожев снова, но теперь уже с досадой, полистал записную книжку. — Упустили?

Мы с Антом решили промолчать.

— Упустили. И не нужно этих взглядов и обиженного вида.

— Сергей Валентиныч, — начал Ант, — но ведь он… Он же ничего, ни с какого бока.

— Ни с какого бока. В любом случае вы должны были что-то увидеть. А если не увидеть, на худой конец хотя бы прочувствовать. Ладно. Допускаю, что оба вы здесь… ну, будем считать, как бы ни при чем. Вы понимаете — как бы. Все это. — Сторожев, будто решил составить какую-то сложную конструкцию, положил на папку с протоколом паспорт и записную книжку. Подумав, добавил туда же портмоне, авторучку, брелок с ключами и носовой платок. — Все это я пока оставляю себе. Вас же прошу заняться тем, о чем я уже говорил. И завтра утром, в девять, быть у меня. Вы все поняли?

— Так точно, Сергей Валентинович. — Не сговариваясь, мы встали и пошли к себе в четырнадцатую.

На следующий день ровно в девять утра мы с Антом вошли в кабинет Сторожева. Я наверняка знал, что предыдущие сутки не только для меня, но и для Анта не прошли даром. Впрочем, не знаю уж, как Ант, но я, хотя мне и казалось, что все это мной давно изучено, тщательно проработал все, что касалось или могло касаться “Трансбалтик шип лайн”, “Лисичанска” и особенно “Норденшельда”. Работа была скучной и необходимой, но увы, еще и еще скучней она показалась мне оттого, что, собственно, и изучать-то тут было вроде нечего. Еще раз переписать фамилии капитанов, старпомов и остальных помощников. Снова просмотреть типовую схему “Норденшельда”. Еще

раз подчеркнуть, что в районе тридцать шестого—тридцать седьмого шпангоутов на уровне ватерлинии расположена бельевая. Отметить, что ее иллюминатор при стандартном положении на стоянке обращен в сторону “от причала” и находится примерно в пятидесяти—шестидесяти сантиметрах над водой. Так что, если, допустим, магнитный контейнер на днище будет снабжен магнитными ножками со взрывным срезающим устройством и дистанционным управлением среза, то всплывет этот контейнер после отделения от днища как раз около иллюминатора этой бельевой. А значит, доставать такой всплывший контейнер — скажем, каким-нибудь нехитрым устройством вроде багра — удобней всего будет именно из этого помещения. Проникнуть же в такую бельевую во время стоянки для любого пассажира “Норденшельда” будет довольно просто. Тщательно изучил я и все остальное — естественно, в той мере, в какой мог изучить. Пассажиров-круизников на судах типа “Норденшельда” обычно бывает от ста пятидесяти до двухсот. Состав, как правило, — люди выше среднего достатка. Бизнесмены, технические специалисты, работники прессы, большинство, как принято в таких случаях, идут в круиз с женами и детьми.

Прикидывая про себя все это, я следил, как Сторожев не торопясь раскладывает на столе атрибуты вчерашнего происшествия: паспорт Горбачева, записную книжку, портмоне. Но теперь ко всему этому добавилось нечто новое, и это новое — по крайней мере по тому, что я знал, — не имело к Горбачеву никакого отношения. Во-первых, несколько стодолларовых банкнотов, как мне показалось, совершенно новых, будто только что отпечатанных. Горбачев вчера тоже сдавал доллары, но их было всего восемьдесят и — я хорошо помнил — в десятидолларовых купюрах. Но, главное, на краю стола Сторожева лежал сейчас небольшой плоский металлический бачок. Бачок был прямоугольным, примерно сорок на семьдесят сантиметров. Кажется, это и есть магнитный контейнер. Кроме того, тут же, рядом, лежали заполненные бланки баллистической и медицинской экспертиз и большая пачка фотографий, изображающих мертвого Горбачева.

— Ну, что. — Сторожев взял записную книжку и паспорт. — Подключил я вчера к этому делу изрядное количество людей. Изрядное. И все без толку. Просто без толку, ребята, и насчет вашей вины беру все свои слова назад. — Шеф раскрыл и снова закрыл паспорт. — Горбачев Виктор Владимирович. Зав продуктовым складом восемнадцатой продбазы. Продбаза эта занимается снабжением школ, техникумов и вузов. Ни в чем особенном, кроме мелкой спекуляции, этот Горбачев не был замечен. И то умозрительно. Умозрительно, понимаете? Без всяких доказательств. Ну вполне могло быть, что он, как говорят, фарцевал. Баловался валютой. Но доказательств об этом ни у кого не было, весь криминал на себя он фактически выложил сам, вот в этом допросе. — Сторожев потрогал папку. — Тебе, Ант. Что же его побудило это сделать? А? Вы оба не можете мне объяснить? Ант? Володя?

— Сергей Валентиныч, я сделал все, что мог. — Ант пожал плечами. — Вы спросите что-нибудь полегче. Ну… в таких случаях обычная причина — трусость.

— Трусость?

— А что, разве так не бывает? — Ант прищурился. — Бухнуло в голову? Просто испугался человек? Можно допустить — почудилось, что следят. Как говорят фарцовщики, секут. Ну и во избежание, так сказать, он из двух зол выбрал меньшее.

— Все это верно. Но ощущение. Понимаешь, Ант, ощущение! Сам-то он что говорил? То же, что в протоколе?

— Да. Надоело. Устал.

— Устал. А ведь, судя по собранным сведениям, этот Горбачев жил припеваючи. Был завсегдатаем лучших ресторанов города. Не ощущал никакого недостатка в деньгах.

— Но ведь так же и должно быть, Сергей Валентиныч, — в сердцах сказал Пааво.

— Может быть, может быть. Но, кроме того, были тщательно опрошены все его родственники. У Горбачева здесь, в Таллине, живут мать, отец и старший брат. Потом опросили друзей, приятелей, просто знакомых. Их у Горбачева, кстати, набралось довольно много. Конечно, мы понимаем — личная жизнь человека часто бывает за семью печатями. Но все-таки, если никто, абсолютно никто, при первых опросах не мог сказать, что Горбачев был чем-то озабочен, обеспокоен и так далее, это о чем-то говорит. Он как будто бы был абсолютно доволен жизнью.