Танара
Шрифт:
Изо всех сил храня уверенность, что действительно все обойдется.
К аэродрому он подошел на двухсот семидесяти. При таком условии Грейферу предстояло врезаться в землю за дальней границей. Он убавил обороты двигателей.
Самолет затрясся и начал самопроизвольно валиться в левый крен. До земли оставалось метров сто. Грейфер поддал газу, машина выровнялась, но стрелка указателя скорости опять поползла вправо. Время ожидания истекло. Грейфер двинул до упора ручку выпуска закрылков.
Произошло
Не далее, чем в километре, неслась навстречу колючая проволока зоны отчуждения.
Сосчитав до десяти, Грейфер полностью убрал газ.
Самолет снижался, все еще не опуская нос, как положено при нормальной посадке. Но Грейфер смотрел на скорость и понимал, что она чрезмерна, и по-нормальному все-таки ничего не выйдет.
Двести шестьдесят, двести пятьдесят пять, двести сорок пять… Потеряв опору, самолет начал сыпаться.
Еще чуть-чуть, – думал Грейфер, глядя не на полный ноль альтиметра, а на стремительно приближающуюся полосу.
Двести сорок, – успел зафиксировать он в последний момент.
И тут же основные шасси с грохотом коснулись земли. Самолет отскочил, как резиновый мячик, поднялся в воздух, и ударился опять, теперь уже одной носовой стойкой. Шасси выдержало, но Грейфера снизу вверх пробило раскаленным прутом – внезапная боль мелькнула сквозь позвоночник, и он на долю секунды потерял сознание.
Мимо летели аэродромные строения и ангары, а самолет все подпрыгивал, не желая опуститься на землю. Наконец, ощутив полное касание, Грейфер нажал тормоз. Юзом, со свистом преодолевая остаток полосы, машина неслась вперед. Но на земле она управлялась уже точно, как автомобиль. Грейфер взял педалями влево, чтобы не снести предупредительные огни, и пошел пахать снежную целину.
Увязая в сугробах, бомбардировщик начал замедляться, и было похоже, что он все-таки рано или поздно остановится. Границ аэродрома не хватило: порвав колючую проволоку и опрокинув несколько опор, самолет вырвался за его пределы. Пропахал по кочкам и ухабам еще метров двести и наконец встал.
Как ни в чем ни бывало.
Грейфер даже не стал пытаться вырулить обратно. У него не осталось сил. Он заглушил двигатели, откинул крышку своего фонаря и высунулся наружу, подставив пылающее лицо холодному зимнему ветру.
Как бы то ни сошлось, это была победа.
Не победа человека над самолетом.
Так мог бы сказать простой выпускник авиационного училища летчиков.
Но не врожденный пилот Валерий Грейфер, не разделяющий себя с машиной даже в такой ситуации.
Победа человека и самолета над общей бедой…
Он закрыл глаза, посекундно вспоминая происшедшее.
А
Летчики, комэск, даже сам командир полка. Они что-то кричали, перебивая друг друга.
– Грейфер, сукин ты сын, мать твою в херувимские протопопы!!!! – размахивая пудовыми кулачищами, орал здоровенный, похожий на Григория Ивановича Котовского, украинец комэск Обжелян. – Все-таки сделал по-своему, чтоб тебе пусто было! Подь сюда, я тебе сейчас всыплю перца!!!!
Ему не дали спрыгнуть с крыла – подхватили на руки, понесли, принялись качать.
Грейфер отбивался – ему это было непривычно; он не ожидал ничего особенного за профессиональную работу.
Но его, словно настоящего героя, подбросили в воздух.
И боль в спине пронзила его с такой чудовищной силой, что он полностью потерял сознание.
5
К своему великому стыду, очнулся он в госпитале.
Попытался вскочить с неимоверно жесткой койки, но его стягивало что-то чужое, мешая двигаться.
На тумбочке остро пахли мандарины.
Пришел врач.
Немногословно объяснил, что от удара при посадке он получил травму позвоночника. К счастью, перелома не произошло, но какое-то время он должен лежать в тугой повязке.
Это не входило в его планы. Но делать было нечего.
Грейфера навещали сослуживцы.
Штурман и хвостовой стрелок, другие летчики, комэск. Однажды заглянул даже сам командир полка, хотя госпиталь находился в сотне километров от расположения части.
Приходила жена. Глядела укоризненно, поглаживая свой большой круглый живот. Брала его руку и прикладывала к себе, чтобы он почувствовал, как шевелится их будущий ребенок. Грейфер равнодушно ощущал какие-то толчки. Они его нисколько не волновали. Он отвечал односложно, еле поддерживая вялый разговор. Женившись без страсти и прожив три года в одиночестве, он не привык к жене и ее появление не вызывало у него эмоций.
И вообще, несмотря на быстро текущее для прочих людей время, внутри него что-то застопорилось. И сам он все еще находился там.
Лежа на спине – переворачиваться ему пока запретили! – Грейфер десятки раз прокручивал детали полета. И приходил к выводу, что все сделал правильно, обойдясь минимумом последствий.
К аналогичному выводу пришла комиссия по разбору авиационного происшествия. «Двадцать седьмой» отремонтировали – заменили изношенный в хлам и оттого намертво заклинившийся узел внутри фюзеляжа – и он снова вступил в строй. Правда, летать на нем стал другой летчик: Грейфер оставался в госпитале.
Починка самолета заняла куда меньше времени, чем лечение его, человека.