Танцующая на гребне волны

Уайт Карен

– Может быть, я все же сумею поговорить с мамой? – спросила я. Впрочем, мне этого не хотелось. Просто очень неприятно оставлять между нами какую-то недоговоренность… Вот уж чего бы мне не хотелось, так это чтобы она думала, будто я нуждаюсь в ее одобрении! С возрастом я утратила подобную необходимость вместе со средствами от прыщей и исправляющими прикус коронками.

Отец отрицательно покачал головой:

– Дай ей время, Ава. Она примирится с этим. Для нее это был настоящий удар, как и для всех нас. Ты же знаешь, Глория не любит сюрпризов. Но с этим свыкнется.

Я не скрыла сомнения в справедливости его слов. Мать огорчилась, когда

я сказала ей, что вышла замуж. Хотя она никогда не признавалась в этом, но я-то знала, что она вынашивала в мечтах мою пышную свадьбу у нее в саду, со всяческими украшательствами, подобающими ее единственной дочери. Она слегка оттаяла, когда я сказала ей, что переезжаю жить на Сент-Саймонс. У нее были четыре невестки, жившие с нею поблизости, и они были не только готовы, но и стремились заботиться о ней как о главе семьи, кем она привыкла себя считать. Всю свою жизнь я могла видеть из окна моей спальни три дома моих братьев – дома были совершенно одинаковые, за исключением разного цвета дверей, с аккуратными газонами и одинаковыми черными машинами у подъездов. Это всегда наводило меня на мысли – какой дом на этой улице станет когда-то моим? Такая мысль вызывала у меня кошмары похуже тех, что снились мне после того, как мой старший брат Стивен взял меня с собой в комнату для бальзамирования. Меня напугала тогда не холодная реальность смерти, но то, что я уже не буду жить прежней жизнью.

Я обошла моих братьев, выстроившихся по привычке по старшинству – от младшего к старшему – Дэвид, Джошуа, Марк и Стивен, – и обняла каждого. Мэтью следовал за мной, пожимая каждому руку. Напоследок он повернулся к моему отцу:

– Я буду очень о ней заботиться, сэр.

– Да уж, постарайся. Мы ее очень любим. – Испытывавший неловкость при всяком открытом выражении эмоций, отец прокашлялся.

В глазах у меня защипало. Я снова взглянула на братьев. Их лица выражали то же теплое чувство. Никогда еще я не чувствовала себя такой отдельной от них – одинокий одуванчик в окружении подсолнухов. Внезапно я усомнилась в своих основаниях их покинуть… Не было ли мое чувство к Мэтью лишь временным средством как-то смягчить постоянное беспокойство, преследовавшее меня с момента, как я стала задумываться об окружающем мире?

Я снова повернулась к отцу:

– Скажи маме, что я люблю ее и что я приеду, как только обоснуюсь на новом месте.

И начала болтать что-то, как я всегда это делала, чтобы не дать эмоциям выплеснуться наружу…

– Моя соседка по общежитию упакует мои вещи и пришлет их мне. Свою мебель я оставляю ей, и мы найдем кого-нибудь, кто бы перегнал мне машину. И Мэтью уверен, что я без труда найду себе там работу, с моим-то опытом и рекомендациями… Так что не тревожься, хорошо?

Почему я болтала и болтала о том, что было уже решено? Может быть, какая-то часть меня желала, чтобы он утратил самообладание и сказал мне, почему меня нужно было всегда держать на расстоянии?.. Быть может, я просто тянула время, ожидая, что мать выбежит, чтобы попрощаться со мной, и объяснит мне, почему после всех этих лет, когда она кормила, одевала меня и объясняла разницу между добром и злом, она может позволить мне уйти вот так… не простившись?..

Мэтью коснулся моей руки.

– Нам далеко ехать. Чтобы добраться до темноты, пора выезжать…

И мы пошли к машине. Вдруг кто-то окликнул меня. Я оглянулась. За нами спешила Мими, моя бабушка, мать моей матери. Она торопилась догнать нас, насколько ей позволяли ее девяносто лет и каблуки, пусть

низкие, но она ни в какую не желала от них отказываться. Она держала что-то в руках. Я уже простилась с ней раньше, когда она стояла на страже у закрытой двери спальни своей дочери, и сейчас надеялась, что она принесет мне какие-то примирительные слова от мамы.

– Ава! – Мими запыхалась и тяжело дышала. Ее крашеные светлые волосы – как будто мы не подозревали, что она седая, – тонкими прядочками облепили ее виски и щеки. Мы выжидали, пока она переведет дух, и я смотрела на сокровище в ее руках, которое она держала, намереваясь передать его мне.

– Вот! Чуть не забыла! – Это была квадратная деревянная старомодная музыкальная шкатулка. Если ее открыть, можно было увидеть механизм внутри под стеклянной крышкой. Шкатулка эта видала виды, на ней были зазубринки и пятна от воды, но механизм был в хорошем рабочем состоянии. Его починил мой брат Стивен, когда я нашла ее двадцать семь лет назад…

Секунду поколебавшись, я протянула руки, и она осторожно вложила в них шкатулку. Почему из всех вещей, что я оставляла здесь, это была единственная, которую она не позволила мне забыть?..

– Это чтобы напоминать тебе, – сказала она, поглаживая мои пальцы, когда я опустила их на крышку коробочки.

– Напоминать… о чем?

Глаза ее таинственно поблескивали, она была наполовину чероки, выросшая в горах Теннесси, не получившая образования, но самая умная женщина, какую я знала.

– О том, что некоторые концы на самом деле есть начала. Если ты забудешь все, чему я старалась тебя научить, помни хотя бы это.

Она обняла меня, и я ощутила знакомый запах талька и туалетной воды.

– Я запомню.

Она бросила на Мэтью взгляд, на мгновение показавшийся мне обвиняющим. Но снова заглянув ей в лицо, я его уже не обнаружила.

Мы простились, и, последний раз взглянув на дом, я уселась в серебристый седан и позволила Мэтью захлопнуть дверцу. Я не оглянулась на отца и братьев, поникших духом, стоявших, как чучела, которым не удалось спасти урожай, одинаково высоких, худощавых, с одинаковыми темными волосами, полностью соответствовавшими их строгим темным брюкам.

Я не оглянулась, потому что давным-давно Мими научила меня, что оглядываться – плохая примета: если оглянешься, это значит, что больше ты сюда не вернешься. Не то чтобы это место много для меня значило. Я всегда знала, что мне предстоит покинуть его, однако до сих пор не представляла себе, куда подамся. Полагаю, это была одна из причин, помешавшая мне назначить день свадьбы с Филом – во мне всегда подспудно жило какое-то постоянное беспокойство. Меня не оставляло чувство, будто меня ожидает где-то нечто большее. И встретив Мэтью, я вдруг почувствовала, что нашла наконец то, что искала.

Я сидела, откинувшись на сиденье, сжимая в руках маленькую музыкальную шкатулку, пока Мэтью не взял меня за руку. Он держал ее в своей руке, пока мы не доехали до другого конца штата, приближаясь к маленькому острову, где семья моего мужа жила еще со времен Войны за независимость.

Мэтью нежно потер родимое пятно у основания моего большого пальца, оно напоминало шрам. Мама говорила, что оно у меня от рождения, но я всегда предпочитала думать, что это правда шрам и что я получила его, совершая в детстве какой-то отважный поступок, даже, может быть, подвиг. Временами я желала, чтобы все шрамы, наносимые нам жизнью, были подобны этому – вроде медалей за пережитую боль, не оставившую следа в памяти.