Танцующая в Аушвице
Шрифт:
Протестантское, по преимуществу, окружение особым образом закалило католицизм в родительском доме моей жены. У нас же в Маастрихте все было по-другому. Католицизмом там были пропитаны все сферы жизни, от него просто некуда было деться. Такое впечатление, что вместо воздуха мы там дышали католицизмом.
По воскресеньям после мессы духовой оркестр церкви Святого Луки переходил улицу, направляясь к кафе. Чуть позже за ним тянулась процессия: посредине шел священник под балдахином, перед ним семенили церковные служки со звенящими колокольчиками, а следом выступали члены церковного совета и другие уважаемые люди района — в парадных черных костюмах и со знаменами. Все окна и фасады старого центра были украшены изображениями Девы Марии.
Каждому приезжему рассказывалась история чудесного источника Святого Серватия, расположенного на краю города. Источник возник, когда в IV веке после Рождества Христова старец Серватий пришел
Запечатлелись в моей памяти и другие картинки. Если по улице к больному спешил капеллан с коробочкой в руках, в которой он нес освященную просфору, все велосипедисты спешивались, преклоняли колени и осеняли себя крестным знамением. А когда мы организовали гандбольный клуб с не слишком оригинальным названием “Гандбольный клуб Св. Петра”, к нему тут же как бы само собой прилепилось определение “римско-католический”. В итоге клуб получил официальное название “Римско-католический гандбольный клуб Св. Петра”. Обычно перед игрой священник благословлял мяч — это означало, что теперь мы непременно должны выиграть.
Священник, кстати сказать, благословлял не только мячи, но и все подряд: людей, дома и даже автомобили.
Раз в году гордые автовладельцы собирались со своими машинами на церковной площади, в центре которой стоял священник. Рядом с ним топтался служка с позолоченным сосудом со святой водой, откуда торчала латунная ручка погруженной в воду кисти. В начале церемонии священник кричал что-то на латыни, потом выхватывал из сосуда кисть и, широко взмахивая рукой и всякий раз снова окуная кисть в святую воду, окроплял ею автомобили, защищая их тем самым от всевозможных несчастий. Он проделывал все это столь энергично, что люди, боясь намокнуть, пятились назад. Мне кажется, что пастору очень нравилась его работа, иначе он не разбрызгивал бы воду так долго. Но он старался не пропустить ни одной машины. После окончания церемонии каждый автовладелец для верности покупал металлическую иконку с изображением святого Христофора и прикреплял ее к приборной доске. Отныне им ничего не угрожало. Даже если кому-то и приходило в голову, что в Маастрихте случалось столько же аварий, сколько в любом другом месте, то наверняка ему говорили, что это могло произойти только с неосвященными автомобилями. Хотя, конечно, официальная статистика об этом молчала. Но благословение помогало, это точно, и, сидя в кафе напротив церкви, каждый местный житель наверняка поднимал рюмочку за все святое. И крепко поднабравшись, ехал потом домой в своей освященной машине, а святой Христофор на приборной доске берег его от несчастного случая.
В городе все было настолько пропитано католицизмом, что даже некатолики становились здесь немного католиками. В отличие от моей жены, в юности я так и не узнал, что люди могут различаться по вере, вопрос вероисповедания передо мною вообще не стоял. Я рос в плотном ритме католической гармонии старого города, на фоне красивого холмистого ландшафта с рекой Маас на заднем плане.
Так что для меня представляется вполне естественным, что все в моей семье — католики, и не только я, моя жена и родители, но и все вокруг: наши дедушки и бабушки, тетушки и дядюшки, племянники и племянницы. Всех их я тоже знаю, поскольку раньше попеременно гостил у них летом. Что ни говорите, но религиозная общность крепко спаивает семью, и, конечно же, мы будем крестить нашего ребенка в католической вере. Я — старший в моем поколении, а теперь мы сами родили ребенка, который станет старшим в своем поколении. Мы с женой перебираем имена членов наших семей — может, среди них найдется красивое имя для нашего сына или дочери. Останавливаемся на имени моего отца: его зовут Джон. Инициалы моего отца — Дж. С., и Риа спрашивает меня, что означает вторая буква.
— Вторая буква означает Самюэл, — отвечаю я.
— Красивое имя, звучит по-еврейски, — говорит моя жена.
И мы продолжаем ломать голову над именем нашего ребенка дальше, не останавливаясь на Самюэле. Наши друзья дают детям еврейские имена — Юдифь, Сара, Иов, и вовсе не потому, что сами они евреи, просто эти имена кажутся им благозвучными. Если нашим первым ребенком будет девочка, мы назовем ее Мирой Барбарой, решаем мы. Так оно и выходит.
Но семь лет спустя происходит некое, на первый взгляд, незначительное событие, после которого имя “Самюэл” впервые начинает вызывать у нас вопросы. Я праздную свое тридцатипятилетие. В гости ко мне приезжают родители и друзья. Но почему-то в этот
На следующий день, когда мы с женой обсуждаем вчерашнюю вечеринку, Риа вдруг замечает:
— Досадно, что такое случилось с твоим отцом. А ты не обратил внимания, что кровь из носа у него пошла ровно в тот момент, когда за столом заговорили о сионизме? Может, это для него болезненная тема? Второе имя твоего отца — Самюэл, а вдруг у него есть еврейская кровь?
— Сомневаюсь, — пожимаю плечами я. — Именно он всегда настаивал, чтобы я не забывал ходить в церковь. Все у нас в семье — католики, и первое имя моего отца — все-таки Джон, а уж потом Самюэл. И ты сама знаешь, что у меня тоже иногда безо всякой видимой причины из носа льет кровь. К тому же о чем-то таком он наверняка рассказал бы мне сам.
Некоторое время мы пытаемся отыскать нестыковки в родословной моего отца. Насколько я знаю, его родители, которые давно уже умерли, не имели еврейских имен, а мать в девичестве носила фамилию Филипс. И вроде бы владельцы заводов “Филипс” были христианами. Про сестру моего отца — тетушку Розу — я не знаю ровным счетом ничего, кроме того, что она живет в Швеции. Помню, когда я был ребенком, тетушка приезжала к нам, но больше в нашей жизни она никакой роли не играла… Мы так и не находим еврейского следа в прошлом моей семьи, да, честно говоря, для меня это не так уж и важно. Меня никогда не волновало мое происхождение, и я был равнодушен к вопросам самоидентичности. Разве что в пятилетнем возрасте, когда я узнал, что все мои братья и сестры рождались дома, а я — в роддоме. Ага, значит, я — приемный ребенок, своими детскими мозгами сообразил я и в следующий миг подумал о своих будто бы приемных родителях: “Вот ведь благородные люди, я должен им быть благодарен!” Но через несколько дней я уже напрочь забыл о благодарности, поскольку благодарность до крайности утомляет пятилетнего ребенка. Как ни в чем не бывало я продолжал играть с соседским мальчишкой и ловить тритонов, а мысли о том, что на самом деле я — приемный ребенок, куда-то сами собой улетучились.
Важно уметь настраиваться на обстоятельства и людей вокруг тебя, учили меня родители. Важно научиться жить с ними в согласии. При таком воспитании — несмотря на мою природную любознательность — поиски самоидентичности, а соответственно и своих родовых корней, обошли меня стороной. И я не считал себя обделенным.
Новый порядок
Май 1940 года. Я уже три недели не работаю в танцевальной школе, когда на Нидерланды нападают немцы. Королева сбежала в Англию [17] . Я считаю это проявлением трусости и предательством по отношению к оставшимся в стране голландцам. К тому же она замужем за немцем [18] , который симпатизирует национал-социализму, а его семья принимает участие во всем этом безобразии. Почему она сбежала? Неужели деньги для нее важнее собственного народа?
17
Объявив о нейтралитете Нидерландов, королева Вильгельмина (1880–1962) надеялась избежать участия во Второй мировой войне. Однако война для страны началась 10 мая 1940 г. 14 мая армия капитулировала, а королева, отказавшись подчиняться оккупационным властям, эмигрировала в Лондон, где возглавила правительство в изгнании.
18
В 1901 г. Вильгельмина вышла замуж за герцога Генриха Мекленбург-Шверинского, известного бабника и пьяницу.
Теперь, когда война разразилась, ни у кого ни на что не остается времени, каждого голландца интересует только его собственная судьба. Все слишком заняты собой. С приходом немцев наступает тот самый новый порядок, о котором столь часто говорили Маринус с Лео. Меня все это очень волнует, я слишком хорошо помню, как собирались решать еврейский вопрос. Ведь это все были идеи немцев. Они теперь хозяйничают в стране, и многие голландцы разделяют их идеи о новом порядке. Лично за себя я не боюсь. Я точно найду пути для спасения, а вот моим родителям может прийтись несладко.