Танцы мертвых волков
Шрифт:
Все будет хорошо. Мы так думаем еще некоторое время, а потом с тревогой переглядываемся, услышав, как где-то вдалеке тоненькими голосами поют флейты. Наши гости еще не слышат. Мама спохватывается и убегает в дом, выходя оттуда через минуту с тортом в руках. Свечи горят и плюются огнем, их пламя чересчур высоко.
— С днем рождения, дорогой, — говорит мама и вонзает нож в толстый слой шоколадной глазури.
"Дорогой"?
Я недоуменно поворачиваюсь и понимаю, что остался совсем один. Брата нет. Свечи плавятся, растекаясь разноцветными глянцевыми лужами. Мама режет торт, и он сминается под лезвием, точно сделанный из губки. Из вишневой прослойки течет темно-красный джем, брызгая
Это я, и таким я останусь навечно —
Один из заблудших,
Без имени,
Без верного сердца, чтобы направлять меня.
Это я, и таким я останусь навечно —
Безымянный.
Эти стихи — последняя попытка
Отыскать утраченную жизнь.
Саксофоны начинают фальшивить, один за другим начиная подхватывать истерику далеких флейт. Я испуганно оглядываюсь по сторонам, в поисках подмоги. Мои гости стоят на крыльце дома и бесстрастно взирают на меня, застрявшего посреди подозрительно зеленой лужайки, посреди которой стоит грубый, наспех сколоченный деревянный стол, с венчающим его раздавленным тортом. Свечи шипят, в бесформенной куче стеарина наверху еще можно узнать пятерку, а вот двойка уже сгорела, плюнув напоследок красным сгустком. Лужайку обрамляют камыши. Я делаю шаг вперед и по пояс проваливаюсь в вязкую жижу.
Флейты поют прямо над головой.
Дом с моими гостями, подобно большому плавучему кораблю медленно уходит к горизонту. Меня засасывает все сильнее и сильнее. Я барахтаюсь в черной грязи, безжалостной и холодной. Гости наблюдают, как я тону с безразличием. Старуха Кутепова вдруг достает из кармана бесформенного плаща платочек и машет мне, улабясь беззубым ртом. Небо стремительно темнеет, заволакиваемое тучами. Саксофоны истерически взвизгивают и затыкаются со странным бульканьем. Восковая пятерка на торте горит, но надолго ее не хватит. Я почему-то не могу оторвать взгляда от этого тусклого огонька. Стол неподвижен, как скала. Мне кажется, что если я успею добраться до него, пока горит свеча, меня что-нибудь спасет. Поэтому я, превозмогая боль в спине от угодившей туда пули, делаю два отчаянных гребка руками, весящими целую тонну. Жидкая грязь, облепившая меня со всех сторон, мешает передвигаться. Но я ползу по ней, словно муха, влипшая в мед, ползу, хотя рот уже черпает вязкую жижу, пахнущую тиной и кувшинками.
Свеча на торте гаснет. Ее тушит сильный ветер, несущий раненых чаек, и вырванный из старческой руки носовой платок.
Моя рука вцепляется в деревянную ножку стола.
Музыка над головой замолкает. Я протягиваю вторую руку, чтобы вытянуть себя на поверхность. В этот момент холодные скользкий пальцы под черно-зеленым слоем глянцево-мазутной жидкости хватают меня за ноги и тянут вниз. И на этот раз я сдаюсь сразу, бросив в небо последний взгляд. Все происходит слишком стремительно, я не успеваю даже крикнуть, не могу в последний раз попросить прощения. Но, может быть, ты услышишь мои мысли? Ты, кто уже более десяти лет сидел в моей голове…
Боль от пулевой раны беспокоит меня гораздо меньше собственной беспомощности, отчаяния запертого в клетке человека.
Олег, прости, за то, что я тебя убил….
Игорь, мне так жаль, что из-за меня ты умер…
Кто же я, темнота? Ответь…
Но вязкий холодный мрак молчит. Он слышит лишь живых, а нас больше нет…
Юлия
Ночью я почти не спала. После ухода Миронова Валерка носился по квартире, натыкаясь на мебель, матерно поминая ближайших родственников Миронова и всех сотрудников МВД. Перепуганный кот на всякий случай забился в шкаф, а попугай
В кухне стукнула дверца шкафа. Затем что-то стеклянно звякнуло, полилось, снова стукнула дверца. Валера показался в спальне с накрытой долькой лимона рюмкой в руке, распространяя вокруг себя аромат коньяка.
— Выпей, — приказал он.
— Не хочу.
— Тебя никто не спрашивает, хочешь или нет. Выпей и все. Иначе всю ночь будешь думать, как это вы с Мироновым проглядели такого хорошего парня…
— Да с чего ты взял? — вяло возмутилась я. Валера фыркнул, погасил ночник и, скинув штаны, залез под одеяло.
— А то я тебя не знаю? Пей, сказал… давай, голуба моя, за папу, за маму, за доброго мужа, который стережет тебя, как верный пес, хотя хочет выпороть, и даже менту этому шею не свернул…. Выпей, иначе не уснешь…
Я выпила коньяк, взорвавшийся огненным шаром в желудке. Горячая волна ударила в горло, я закашлялась, сунула в рот лимон и стиснула его зубами. Кислый сок мгновенно вытеснил вкус коньяка, который я никогда не любила. Муж одобрительно хмыкнул и, обняв меня, почти мгновенно заснул. Судя по выхлопу, сам он принял на грудь отнюдь не рюмку. Оно и понятно, столько нервов…
Вопреки Валеркиному предположению, коньяк не помог. Я проворочалась почти всю ночь, дергаясь от каждого звука, несколько раз вставала и зачем-то проверяла, заперта ли входная дверь. Даже в те минуты, что мы с Никитой весело и задорно обсуждали мою возможную кончину от лап таинственного маньяка, мне не было страшно, как сейчас. Все казалось шуткой, а вера в собственную безопасность была просто безграничной. Разве мог какой-то придурок со свернутыми набекрень мозгами мне навредить? Личность убийцы казалась фантомной, неясной, и оттого совершенно не пугала, в отличии, скажем, от той же самой Земельцевой, с ее безумным взглядом и потными ладонями… Теперь же, когда я понимала, как близко от меня ходило бездушное чудовище, внутри все сворачивалось в густое желе, трясущееся и противное.
Лежа без сна под боком мирно храпящего Валерия я вдруг вспоминала, что подсознательно всегда старалась отстраниться от Семенова. Мне был неприятен его подернутый маслянистой пленочкой желания взгляд, его якобы случайные прикосновения, навязчивое внимание. В те дни, когда он оберегал меня, сидя в доме, я с нетерпением ожидала, когда прикатит патрульная машина, а верный страж уйдет отдыхать. Если тогда я объясняла это как влюбленность Семенова, извечное мужское желание и похоть и хотела избавиться от этого, то теперь моя скрытая неприязнь казалась мне инстинктивным животным страхом, оказавшегося рядом с западней зверя… Зверя, который еще не знает, что бежит прямо в засаду, но нутром чувствующим направленные в палевые бока стволы.
Утром муж развил бурную деятельность, окончившуюся нулевым результатом. Выяснилась печальная деталь — срок действия моего заграничного паспорта истекал. В благополучную Европу меня бы уже не выпустили, как впрочем, и в более лояльную к русским туристам Турцию. Мне досталось не только за то, что я якшалась с маньяками, но и за то, что вовремя не заметила этой детали. Я разозлилась, и в порыве вдохновения вспомнила про Жанку. У той было полным полно знакомых и в паспортном столе, и в посольствах нескольких стран. Недолго думая, я позвонила подруге и слезно попросила помочь.