Танцы на стеклах
Шрифт:
— Атан, сядь на место, — оборвала его Леся. — Если я чувствую, твое движение, то они тем более.
Троица пораженно примолкла. Изумление бледными красками было прописано на их лицах.
— Милада, — тихонько позвала девушка, — подойди ко мне. Только осторожно. Не шуми.
Травница нетвердой походкой подошла к Лесе. Та протянула ей руку и Милада без слов ее поняла, взяв подругу за руку. Чужие чувства молнией пронзили ее. На лбу выступил холодный пот. Внезапная догадка поразила девушку.
— Леся стала проводником, — набатом стучало в голове, — ее надо спасать.
Беспокойники выбирают особо чувствительного человека, для
— Чего они хотят, Леся, чего они хотят, — шептала, как молитву Милада, — чем мы можем им помочь?
— Им не нужно помогать, — устало пробормотала беловолосая, — они не хотят помощи.
Она повернулась к Миладе. Ее лицо исказилось болью и ужасом.
— Отпусти меня! — крикнула Леся и, вырвав руку, упала на траву у края поляны. Глаза закатились, а тело билось в судорогах. Из груди девушки вырывались хрип и неясные крики. Туман отступил.
— Сюда! — крикнула Милада, падая на колени рядом с подругой, — Леся! Лесенька! Держись, ты только держись!
Владимир подоспел первым, но один он ни как не мог справиться с брыкающейся девушкой. Атан помог ему взять Лесю на руки. Владимир сел на расстеленное на земле покрывало, отказываясь выпускать девушку из рук. Еще каких-то двадцать минут назад все было хорошо. А теперь никто не знал, что дальше делать.
Милада кляла себя на чем свет стоит, за то, что не переняла у бабушки дар, как та просила. Бабушка умирала в страшных муках. И все по ее вине. Теперь она не знает, что делать с Лесей и как ей помочь.
Травница уронила голову на сложенные на коленях руки и заплакала.
— Не реви, не время, — услышала она за спиной суровый голос Атана. — Ее срочно нужно привести в чувство.
— Я это и без тебя понимаю, умник! — воскликнула Милада, поднимаясь рывком на ноги. — Ты можешь что-нибудь предложить?!
Странник задумался. Все-таки, как ни крути, а руководить мыслительным процессом, побуждая к умным мыслям и, несомненно, сногсшибательным действиям, несравненно легче, чем думать самому.
— Я не уверен… Помнится, дед мне рассказывал одну интересную историю. Правда в том контексте мораль была немного другая, но не в этом суть… Был у них в отряде один молоденький парень, он попал к ним как раз во время большой зачистки. Правда, в том случае беспокойник был один, но он тоже ничего не требовал, просто хотел, чтоб парнишка прочувствовал всю его боль. Пацан находился в этом состоянии около трех часов, но его все-таки удалось спасти.
— Как? Ради Всевидящего, не тяни! — Милада ходила кругами, нервно заламывала руки и кусала губы в кровь.
Атан, который и без того едва сохранял подобие спокойствия, посерел и, стараясь сохранить уверенность, достаточно будничным тоном произнес:
— Они вытесняли душевную боль — физической.
Милада вытаращила глаза, а Самойлов до сих пор не подававший признаков присутствия изумился так, что могли позавидовать все демоны и черти подземного мира.
— Что они сделали? Выкладывай. — Потребовала Милада. — Что. Они. Сделали.
— Отрубили ему палец. На ноге. — Атан обозрел морды путников и продолжил, пока его не успели перебить: — Они перепробовали все. Подействовало только это. Они и сами не знают причины. Они-то не маги, а лекари против беспокойников — пшик.
— Я тебе этого не позволю, садист, — шипел Владимир, сильнее прижимая к себе тихонько поскуливающую девушку.
— А что ты предлагаешь? —
— Ты что, охренел в конец! — Владимир разве что ядом не плевался, а так сходство со змеей было потрясающее!
— Конечно, это так благородно с твоей стороны — печься о сохранности так желаемого тобой тела. Не переживай, ничего стратегически важного не отрежем, разницы не почувствуешь, если она вдруг согласится! — все-таки этот интеллигент домашнего разлива смог довести Атана до белого каления! Теперь странник исходил ядом, скрывая страх за жизнь этой наивной дуры за язвительностью.
— Да я тебя… — Владимир разразился таким отборным матом, что даже Атан мог позаимствовать пару словечек в свой лексикон.
— Да тебя никто спрашивать и не будет! Ты ей кто? Никто и спереди хвостик! У нас выхода нет, если мы не хотим ее потерять. — Атан, красный, как рак сжимал руки в кулаки, готовясь нанести удар прямо в челюсть Самойлову.
— Да хватит вам! — вклинилась в словесную перепалку Милада, — С ее способностями она даже умереть не сможет. Просто останется навсегда в мире снов и чужой боли, которые она чувствует, как свои собственные. И там был не один дух, а сотни! Поэтому пока вы спорите, она проходит через такие мучения, что вам и не снились. Нужно думать, а не языками чесать.
— Ты предлагаешь ее резать? — вскинув брови, поинтересовался Самойлов, хотя на языке вертелся другой вопрос: «Какие еще к черту способности?!»
— Нет. Это ей не поможет. Она не почувствует физическую боль. — устало ответила Милада, припоминая случай, когда Леся лечила сына кузнеца. Милада тогда долго пыталась оторвать Лесю от Макария. И за руку оттаскивала, и по щекам хлестала — бесполезно.
Леся никак не могла очнуться от водоворота чужой боли, страха, ненависти и обиды, захватившего ее. Страшная смесь. Словами не передать, сколько ужаса ей пришлось пережить. Сначала она проживала каждую смерть по отдельности, но через какое-то время все смешалось перед глазами. Узкое помещение, недостаток воздуха, не можешь пошевелиться, нечем дышать, запах разлагающихся тел. Все это сводило с ума, заставляя опуститься на колени, прижав руки к вискам и выть, грызть землю, орать до хрипа в легких. Это продолжалось невыносимо долго, невыносимо больно. Леся цеплялась за жизнь, но теряла себя в чужой боли, изредка выныривая на поверхность забытья.
Хорошо, что по природе беловолосая, хоть седины не заметно. С малых лет все равно что седая.
«О чем ты думаешь!» — укорила себя девушка.
Постепенно до нее дошла мысль, назойливо стучавшая на краю сознания. Боль отступает, принося маленькое освобождение, стоит воспротивиться ей хотя бы на мгновенье.
«А ведь я могу еще, как ни странно, связно мыслить».
Молочная густота, окружившая девушку, слегка отступила, подарив передышку, и Леся смогла сделать маленький глоток позабытой свободы. Неожиданно в ней стал робко расцветать природный (или все-таки приобретенный за такое короткое время?) эгоизм. Она никогда не жила для себя. Все эти годы детства в обиде и отчуждении. Непонимание. Неприятие. Единственная радость — дружба удивительной, потрясающей Милады… Вся — такая маленькая — жизнь, потрачена на пустые усилия и надежду, что отец будет гордиться, Матрена — полюбит, Милада — не прогонит…