Танец ангела
Шрифт:
— О’кей. Я буду через полчаса.
Он нажал на красную кнопку, и стало тихо. Лучи раздвинули слоистое небо, и новый свет брызнул на море и скалы, где он стоял и смотрел на горизонт. Вдали виднелась лодка, но скоро исчезла в неведомом. В отблесках сверху море и земля внезапно стали одного цвета, и когда он шел обратно по замерзшему берегу, он надел темные очки, чтобы защитить глаза от уколов солнечных лучей.
Они сидели в комнате, выходившей окнами в сад. Дверь на
«Здесь мало что изменилось. Как будто я был тут этим утром, — думал он. — Единственное отличие — появились новые книги. И в воздухе повисла дорожка холода. Но я так редко тут бываю…»
Лотта уложила волосы и была красива, но лицо напряглось, глаза смотрели устало. На ней были черные джинсы, клетчатая рубашка и мягкий вязаный свитер. Ей скоро исполнялось сорок лет, но возраст, похоже, никогда ее не волновал.
— Что он там делал? — спросил Винтер.
— Он назвал это «короткой поездкой в целях просвещения».
Лотта положила ногу на ногу, и он заметил, как растянулась ткань на бедре.
— Они совершенно подавлены, — сказал он.
— Да.
— Я тоже.
Лотта посмотрела на него.
— Тот мальчик… — начал он и спохватился.
Лотта заплакала, тихо и мягко, как будто шел снег.
Дверь на веранду открылась шире, и острый ветер залетел в комнату. Винтер встал и закрыл дверь.
Она рассказывала, а он слушал, как слушает тот, кто не хочет этого знать, но у него нет выбора. Соседский мальчик, девятнадцати лет, поехал в Лондон и там был убит. Он был не просто сосед, а нечто большее.
Когда Винтер переехал с этой улицы, Пэр Мальмстрём был совсем ребенком. Теперь он закончил гимназию. Винтер иногда встречал его. Мальчик со временем утратил девичью пухлость и приобрел мужественную твердость.
Такова жизнь, думал Винтер.
— Как я понимаю, ты разговаривала с Лассе и Карин.
— Я только что оттуда.
— Хорошо.
Он знал, что никто другой не смог бы. Только она.
— Ты был там? — спросила она.
— Да.
Все, что он мог из себя выдавливать, — это краткие ответы. Он там был, и это ничего не меняет, только, может, чуть придерживает бешеные чувства, встречая их на пороге.
— Мы не говорили о… подробностях, — сказала она. — То есть я с Лассе и Карин.
Винтер почувствовал боль в руке, разжал кулак и увидел, что он впился своими тупыми ногтями в ладонь так, что на ней горел красный след.
Он не знал, что сказать.
— Карин говорит, что она никогда себе не простит, — сказала сестра.
— Что он туда поехал?
— Да.
— Ему было девятнадцать лет, он был уже взрослый.
Лотта посмотрела на него.
— Я пойду, — сказал он.
— Подожди. Когда я оттуда пришла… я думала, есть ли какая-то разница в чувствах,
— Шок больше, но чувство потери то же самое, — сказал он. — Иногда может быть наоборот… когда кто-то подвергается насилию, это настолько необъяснимо, что потерявший близкого не полностью осознает, что произошло… как будто все было только предупреждением.
— В таком случае Лассе и Карин уже прошли через эту стадию.
— Да. Я пошел, — сказал он опять.
5
Спрятавшись в складках одежды, приглушенные признаки зимы провожали полицейских до лифта и даже до четвертого этажа, где находился следственный отдел.
В другое время года звуки, проникающие сюда, отскакивали со звоном от стен коридора, обитого плиткой. Но зимой они пролетали беззвучно, как снежки. «Сфера тишины обволакивает все и всех, — думал Винтер, выходя из лифта и заворачивая за угол. — Все-таки, может, январь — это мой месяц».
Запах сохранялся в одежде и когда следственная группа собралась в комнате совещаний. Всего в команде было пятнадцать человек. Героические усилия первых дней начали утомлять — как обычно, впрочем, — и присутствовало только ядро группы. Пахло одновременно холодной сыростью и перегревшимися моторами.
Винтер был шефом группы, его помощником — Бертиль Рингмар, который и сам не спал все это время, и следил, чтобы не спали другие. Он даже не причесался перед совещанием, и это был верный признак серьезности дела. «Если бы была война и я был командиром отряда, — думал Винтер, — я бы непременно сделал его своим заместителем, иначе бы я сидел и размышлял целую вечность».
Винтер взял папку, которую ему протянул регистратор Ян Меллестрём — молодой сотрудник, так хорошо проявивший себя в двух расследованиях, что Винтер решил забрать его к себе в группу. Ян все держал под контролем, ничего не забывал и следил за базой данных предварительного расследования, как за собственным дитем. К тому же он умел понимать прочитанное и хорошо писал. Как правило, на такие дела ставили двух регистраторов, но Ян справлялся один.
Винтер сглотнул и почувствовал раздражение в горле — оно еще вчера начало першить.
— Кто-нибудь хочет что-то сказать? — спросил он.
Все переглянулись.
Винтер обычно соблюдал зверскую дисциплину, и если он вдруг позволял такую вольность, как свободные разговоры, это означало, что в этом деле им потребуются нестандартное мышление и креативность.
Но желающих не нашлось.
— Ларс?
Ларс зашевелился. Его черты лица стали выразительнее, с тех пор как его сделали инспектором, заметил Винтер. Даже бюрократические реформы иногда идут на пользу.