Танец Арлекина
Шрифт:
Да, что и говорить, шутки у Полти всегда бывали веселые!
Полти запустил руку под фургон. Тил ахнула. Полти был жирный, но неловким его назвать было нельзя. Мальчишка схватил кошку за загривок и вытащил из-под фургона. Кошка выворачивалась, пыталась оцарапать Полти, но он держал ее крепко.
Полти осклабился.
— Кис-кис-кис, — насмешливо проговорил он и потрогал кошкины усы.
Кошка была тощая, блохастая. Шкурка ее была окрашена весьма разнообразно — черными и белыми пятнами и черно-серыми полосками.
«Отпусти ее, Полти!» — хотелось сказать Бобу.
Но он промолчал и встревоженно глянул на Тил.
Шутку Полти придумал такую: одной рукой он схватил кошку за голову, крепко сжав ее челюсти, а другой рукой — за задние ноги и растянул.
Боб испуганно пробежался взглядом по лицами друзей. Лени и Вел улыбались. Улыбалась даже Тил! Их как будто заколдовали! У арлекина было свое колдовство, а у Полти свое. Кошка оказалась такой длинной — ну прямо как аккордеончик-концертино!
Но оказалось, что на уме у Полти было другое.
Полти сосчитал до пяти.
И рывком еще сильнее растянул кошку.
Послышался глухой треск, похожий на выстрел.
От испуга дети даже ахнуть не смогли.
Полти сломал кошке позвоночник.
Опустив кошку, Полти почти бережно положил ее на траву. Из-под фургона доносился тихий, жалобный писк котят.
Кошка какое-то время дергалась. Наконец ей удалось когтями передних лап уцепиться за траву. Кошка хотела добраться до котят, но задние ноги не слушались ее. Наверняка через некоторое время Полти был готов похохотать над бедным животным, показать, как ползет по траве несчастная кошка, волоча задние ноги.
Вот такая шутка.
ГЛАВА 7
ДЖЕМ-БАСТАРД
Эйн! Танцуй, Эйн!
Тряпичная кукла поднялась с травы, вышла на сцену — мшистый пригорок, и ее ножки затрепыхались в воздухе. Вперед, назад, назад, вперед. Эйн танцевала танец смерти.
Танцевала-танцевала… и снова повалилась навзничь. Ее глупая мордашка с нарисованной улыбкой была перепачкана зеленью. Головка беспомощно запрокинулась. Шейка у куклы разорвалась, из дырки тонкой струйкой сыпался песок.
Ката сердито встряхнула куклу:
— Плохая Эйн!
Однако игра ей порядком наскучила. Девочка сидела на корточках на каменной плите под раскидистым тисом. Прошел уже целый час. Солнце клонилось к закату, на кладбище залегли черные тени.
Ката вытерла нос тыльной стороной ладони. Серая белочка с любопытством наблюдала за ней. Девочка закрыла глаза. Мгновение — и Ката увидела себя глазами белки — маленькую девочку на материнской могиле, безжалостно терзающую несчастную, ни в чем не повинную куклу.
Ката вскочила на ноги:
— Проклятие!
Так могли бы выругаться деревенские ребятишки. Говорили, что это очень плохое слово.
Но Ката снова
— Проклятие!
Как же она ненавидела рыжего мальчишку! Она отлично помнила, как он скалился, глядя на нее, и как на нее глазели четверо его дружков — двое тощих мальчишек и две девчонки — одна маленькая, а другая рослая и толстая. Наверняка заводилой был рыжий. Он ухмылялся — и все остальные ухмылялись. Он хохотал — и они хохотали.
Ката топнула ногой пять раз, выразив тем самым свою ненависть к деревенским ребятишкам. Она прекрасно знала, какие они, она знала это всегда. Она видела их у реки, где они пытались бить рыбу крючьями и железными прутьями, она видела, как они швыряют камнями в малиновок.
Ката забыла о своей истерзанной кукле и побрела между заросшими травой могилами. Глубокие темные тени чередовались с участками, залитыми жарким послеполуденным солнцем. Разница между светом и тенью была такой резкой, что затененные пространства производили впечатление трещин в земле. Ката пошла по одной из таких «трещин» понурив голову.
Она шла и шла, а когда подняла голову, заметила вспышку.
Вспышка. Потом еще одна. И еще. Девочка прищурилась. Золотистый огонек снова вспыхнул, маня Кату к себе, в тень, сгустившуюся под колоннами портика храма. Ката оглянулась, а потом осторожно, опасливо пошла к храму.
Здесь царило запустение. Храм, стоявший боком к кладбищу, и сам напоминал заброшенную могилу — гигантский склеп, к которому вела заросшая высокой травой тропа. Стройный шпиль на крыше покосился, массивный фронтон угрожающе накренился вперед. Фасад закрывал занавес из густого плюща. Плющ висел и между колоннами портика, напоминая оборванные шторы.
Слышалось легкое потрескивание.
Только добравшись до подножия лестницы, Ката увидела то, что хотела увидеть: массивные створки дверей храма, украшенные замысловатой резьбой, сваленные перед ними в беспорядке старые почерневшие доски и ржавые цепи. А перед дверями в кресле-качалке сидела толстая женщина и дремала. Золотистые вспышки исходили от ее груди.
Ката узнала женщину по имени Умбекка. Лучи заходящего солнца падали на амулет, висевший у нее на груди.
Кресло покачивалось. Вперед-назад. Вперед-назад.
Вспышка.
Вспышка.
Ката пошла вверх по ступеням. Женщина спала, и Ката ее ни капельки не боялась, ей просто было жутко любопытно. Голову Умбекки покрывал чепец с лентами, морщинистое, одутловатое лицо избороздили лопнувшие кровеносные сосуды, над верхней губой седели усики. Рот Умбекки был открыт, она посапывала.
Ката подошла поближе.
Подлетела пчела, повисла в воздухе. Крылышки пчелы, озаряемые солнцем, радужно сверкали. Повинуясь необъяснимому порыву, Ката сложила пальцы ковшиком и мысленно направила пчелу к похожему на красную пещеру рту Умбекки.