Танго с Бабочкой
Шрифт:
Да, в ней было что-то особенное. Какая-то гордость, теплящаяся в глубине ее души, которую не могли погасить техасские ветер, пыль и жара. Она молча терпела боль, переносила голод без единой жалобы, принимала пожертвования с достоинством и учила своего сына гордиться собой и не ходить с опущенной головой. «Ты должен сделать себя сам, сын, — любила говорить она. — Твой папа не умеет читать, и поэтому мы бедны. Но для тебя и малышей я желаю большего. Я знаю, ты не любишь ходить в школу, но именно там начинается твоя жизненная тропа, и ты должен отнестись к этому ответственно. Если ты образован, никто не будет относиться к тебе пренебрежительно». Вне зависимости
«Все люди — дети Господа, Дэнни, — говорила она своим мягким, мелодичным голосом. — Каждый отвечает перед самим собой».
Дэнни посещал школу только ради нее, а ведь для него это было связано с пешими прогулками босиком за много миль, да и то только ради того, чтобы просиживать штаны в душном классе и быть мишенью для насмешек других ребят. По ее воле он терпел все тяготы, связанные с получением образования, старался держаться подальше от неприятностей и заставил себя мечтать о том, что она пыталась до него донести. Однажды он поклялся себе, что добьется многого, приедет и заберет ее от ставшего слабосильным и бестолковым Августуса, а потом отвезет в огромный дом с садом и прислугой.
В то время Дэнни не знал ничего о новых делах, о правительственных программах, призванных обеспечить медицинской помощью страдающие от безработицы сельские районы страны. Он не знал, что доктора, разъезжающие на «шевроле», получают субсидии от государства и что его семья была просто еще одной цифрой, из которых формировалась статистика. Зато он знал, что эти люди в черных костюмах со стетоскопами ничем не могли помочь его матери, и потому, что Августус Маккей не мог заплатить им даже свою незначительную часть гонорара, они перестали приезжать и матери пришлось обратиться к местным целителям, которые лечили ее настоями и кровопусканием. Эти методы также ей не помогали.
В ту ночь, когда она лежала и умирала, шел снег, и Дэнни сидел возле ее постели совсем один.
Младшие дети спали вповалку на огромной железной кровати, прислоненной к стене, оклеенной желтыми газетными листами там, где были щели. Папа и двое старших сыновей (Бекки уже убежала от них с продавцом сельской утвари) отправились в путь, в конце которого, на расстоянии трех миль, их ждал дом землевладельца. Они надеялись уговорить его позволить им остаться на зиму. Жена больна, сказал бы Августус этому человеку, детям нечего есть. Не самое лучшее время, чтобы собирать вещи и грузиться в телегу.
В ту ночь Дэнни было страшно. Раньше он такого страха не испытывал никогда. Мать лежала на соседней кровати, заходилась приступами кашля и мучилась от жара.
А он сидел рядом, держа ее трясущуюся в лихорадке руку и вслушиваясь в пугающий бред о белой лайке, выскочившей из пригоршни, чтобы рассказать людям о местах пострашнее преисподней.
Юный Дэнни крепче сжал ее руку и стал умолять не умирать. Он взмолился Господу, теряясь в догадках, способно ли непостижимое человеческому разуму высшее существо услышать его призыв сквозь завывания ветра за стеной.
А потом он решил не уповать на Господа, а взять все в свои руки.
— Я ненадолго выйду, мам, и скоро вернусь, — прошептал он ей. А потом он выскочил в захлебывающуюся бурей ночь и что есть сил побежал по засыпанной снегом дороге. До дома доктора он добрался через час; окна красивого
Доктор Саймон Вэделл лично вышел открыть незваному гостю; его объемистый живот покрывала салфетка.
— В чем дело? — осведомился он у оборванца, стоящего на пороге его дома.
— Маме очень плохо! — выпалил Дэнни, всем сердцем желая оказаться внутри, где было так тепло, играла музыка и вкусно пахло едой.
— Извини, сынок, — сказал доктор Вэделл, — но я не могу ничего для нее сделать.
— Вы должны пойти со мной! — крикнул Дэнни.
— Иди домой, — сказал доктор закрывая дверь.
— Ей нужна ваша помощь!
Глядя, как перед его носом исчезает последняя надежда на спасение, Дэнни расслышал, как доктор, обратился к своему незримому гостю:
— Как же я жалею, что уехал из Нового Орлеана…
Дэнни буквально потерял рассудок. Он продолжал барабанить в дверь и звать доктора Вэделла по имени. Он обежал дом, пытался открыть окна, заглянуть сквозь плотно сомкнутые занавески. Стучал в заднюю дверь, затем вернулся к парадной.
Запыхавшись, он тяжело задышал, и морозный воздух, казалось, наполнял его легкие битым стеклом. Его руки и ноги окоченели; лицо горело от холодного ветра. Он уселся на ступеньках и заплакал. А потом в доме раздался телефонный звонок. Дэнни обежал здание и прильнул к окну. Доктор Вэделл разговаривал с кем-то. Прижав к ухо к стеклу, он услышал, как доктор говорит преподобному Джошуа Биллингсу, что скоро будет.
— Держите ее в тепле, — посоветовал доктор. — Судя по всему, ничего страшного. Но я в любом случае к вам приеду.
Дэнни стоял, прижавшись спиной к стене, и смотрел, как доктор торопится к своей машине, повязывая на ходу шарф; в руках у него была медицинская сумка. Когда машина исчезла в снежной мгле, Дэнни почувствовал, как зимний буран проникает в его тело и концентрируется ледяным комком где-то в области живота, причиняя ужасную боль.
«Саймон Вэделл», — думал он, пробираясь по сугробам в сторону дома. «Саймон Вэделл», — звучало у него в голове, когда он на всех порах несся обратно, глотая слезы и надеясь успеть к постели умирающей матери. И с каждым шагом по замерзшей дороге в неокрепшем сознании двенадцатилетнего мальчика закипал гнев, облеченный в еще одно имя — преподобный Джошуа Биллингс, ведь именно он вызвал доктора. И именно в тот момент, когда он, обессиленный, добрался до двери в сарай, служивший его семье домом, начался его особый список имен. Имен, которых он не забудет никогда.
И он сидел рядом с матерью, умываясь горючими слезами и заламывая руки, чувствуя себя совершенно беспомощным и беззащитным. А потом, ближе к рассвету, она очнулась от горячки и в краткий миг просветления взглянула на своего красавца сына, взяв его за руку своей нетвердой рукой.
— Ты должен вырасти хорошим человеком, Дэнни, — сказала она и испустила дух.
Много дней его никто не видел — Дэнни разделил свою злобу и скорбь только с полюбившимся ему техасским небом. Его рогатка совсем истерлась, став орудием возмездия ни в чем не повинной природе. После этого Августус Маккей потерял всякий контроль над сыном, и никакие розги уже не могли его вернуть. Когда добрая душа матери покинула ее тело, нечто темное и жестокое поселилось в душе Дэнни. Ему пришлось повзрослеть в двенадцать лет.