Танго с демоном. Танго верано

Мужчина посмотрел в окно.

Там сгущались вечерние сумерки. Синие, уютные.

Скоро на резном полотне неба зажгутся звезды. И это ему не нравилось.

Звезды, да…

Они не зеленые. Но слишком, слишком они напоминали ему глаза Владычицы. Слишком часто он думал об утраченном.

Власть!

Да, власть

была у него и сейчас. Но не та, не то…

А впрочем…

Мальчик, рожденный в трущобах, не знал, кто он и откуда. Не знал ничего. Ни о чем. Самая обычная судьба, самой обычной уличной крысы. Повезло – не сдох в младенчестве.

Сначала просить милостыньку, потом воровать, потом…

Воровство обычно плохо заканчивается. Поймают – и либо порка, после корой кто отлеживается, а кто и не отлеживается, или рудники, откуда не возвращаются, или еще чего…

Раньше вообще руки рубили. Головы рубили. Всякое бывало.

Сейчас… вроде и жив ты останешься, только сам о смерти взмолишься.

Рамон Амадо Бустос отлично это помнил.

Помнил он, как однажды его побили старшие мальчишки. Вот ей-ей, не хотел он… Случайно… или не случайно?

Но деньги были нужнее ему! И та монета тоже. И вообще… он выклянчил, а отдавать – им? Таков уличный закон, где сильный пожирает слабого. Рамона сильно побили именно за крысятничество. Утаил он часть добычи от своих, ну и получил по полной. И ревел, прячась под досками пристани.

Ревел, пока не увидел ЭТО.

Наполовину женщина. Наполовину кальмар. До пояса женщина, а потом щупальца, щупальца…

Кто-то другой сбежал бы.

Рамон остался.

Тогда он еще ничего не знал о себе. Не знал, почему выжил, не знал, почему ему так легко и спокойно рядом с морем – магический дар, пусть даже непробужденный, многое дает своему носителю. Силу, здоровье, устойчивость к тем же болезням…

Рамон о нем не знал. Зато его почувствовали мединцы. И решили поставить себе на службу.

А что? Владычица Синэри говорила собирать таких людей… вот и пожалуйста! Вот тебе маг! Маленький еще… навсегда Рамон запомнил и ласковые зеленые глаза, и ее тихий шепот, и свой изначальный страх, и…

И самое главное!

То ощущение, которое охватило его после соединения.

Ощущение невероятной общности, принадлежности, ощущение тепла и уюта… он больше не одинок! Более того, это лишь часть доступного всем остальным!

Рамон понимал это.

Владычица!

Как же ему хотелось большего! У уличного мальчишки,

воришки, крысенка, впервые появилась семья! Пусть не совсем такая, как у других, но это люди, которые любят его, и которых любят он! Люди, которые… люди?

Да хоть демоны рогатые!

Неважно!

Как он умолял Владычицу! На коленях ползал, на пузе валялся… да что угодно бы сделал! Лишь бы пройти все стадии единения до конца! Лишь бы…

Синэри запретила.

Нет, не просто так. Рамон прошел лишь часть изменений, и внешне он стал похожим на мединцев. Смог жить и дышать под водой, стал менее человекоподобным, обзавелся прочным панцирем под кожей, ядовитыми шипами – его симбионтом стал ядовитый краб [1] .

Так что любой, кто пожелал бы съесть Рамона, отравился бы. Впрочем, Рамон мог отравить и сам. Яда у него хватило бы на половину Римата.

А вот душа…

Душу его Синэри не затронула, равно как и способности к размножению.

Маг.

Редкая зверушка, попавшая в сети. Зверушка, которая нужна целой, невредимой и способной к размножению, чтобы получить поколение детей-магов. И Рамон не возражал.

Его дети будут слиты с остальными!

Они не окажутся на улице, их не будут бить, они не станут голодать…

У них будут любящие (иначе и не получится) матери, о них будут заботиться, его дети будут приносить пользу остальным…

Ради такого можно было и потерпеть. Но Владычица Синэри обещала ему полное слияние спустя несколько лет. Может, лет десять…

Рамон был счастлив.

У него была семья, дело, Владычица… у него было всё.

И этого всего он лишился в единый момент.

Всего, всего…

Он не поверил своим глазам, когда рядом с ним начали падать, биться в корчах, умирать его близкие…

Он тряс их, кричал, пытался что-то сделать… сделать хоть что-то! Перелить свою магию, силу, даже кровью своей напоить… напрочь забыв, что краб, с которым его слили, ядовит.

Они умирали.

Его подруги, его наставники, его братья и сестры, его народ…

Они умирали на его руках.