Танго старой гвардии

Перес-Реверте Артуро

— Пусть пока у вас побудет.

Петросси, не задавая вопросов, повиновался. От козырька фуражки лицо его было в густой тени, так что Макс не видел, что оно выражало в ту минуту. Заметил лишь, как быстро и, как ему показалось, сообщнически сверкнули глаза.

— Можете мне одолжить ваш пистолет?

— Конечно.

Шофер открыл ящичек, и в руки Максу, блеснув на мгновение никелем, лег маленький увесистый «браунинг».

— Спасибо.

Он догнал остальных и присоединился к ним, сделав вид, что не замечает пытливого взгляда Мечи.

— Мальчишка, — шепнула она.

И, как будто это само собой подразумевалось, вцепилась ему в руку. Впереди, в двух шагах от них, Ребенке распространялся о достоинствах

эфира «Скибб», который свободно продается в аптеках: накапай его чуточку и вдыхай понемножку меж стаканчиками — почувствуешь себя как в раю. Впрочем, и равиоли, которые продает Марго, — при этих словах он гадко хмыкнул, доверительно демонстрируя, сколь прочна недавно завязавшаяся дружба, — в самом деле выше всяких похвал. Разве что сеньоры предпочтут чего-нибудь покрепче.

— Например? — осведомился де Троэйе.

— Опиум, друг, опиум. Или гашиш, если угодно. Есть и морфин… Все найдем.

Так они пересекли улицу, стараясь не споткнуться на рельсах заброшенной железнодорожной колеи, давно поросших кустарником. Макс, ощущая в кармане успокоительную тяжесть пистолета, смотрел в спину компадрону, а де Троэйе рядом с ним, сбив на затылок шляпу и взяв под руку постукивавшую каблучками танцовщицу, шагал так беспечно, словно прогуливался по улице Флорида. Таким порядком они добрались до заведения Марго — некогда великолепного, а ныне запущенного и обветшалого дома, стоявшего рядом с маленьким, закрытым в это время суток ресторанчиком — земля у входа была, как ковром, устлана креветочной шелухой и прочим мусором. Пахло сыростью, рыбьими потрохами, плесневелыми галетами, а от реки тянуло илом, гудроном, ржавым железом якорей.

— Лучшее местечко во всей Ла-Боке, — сказал Ребенке, и Макс подумал, что он один чувствует скрытую в этих словах насмешку.

Они оказались внутри, и все пошло без китайских церемоний. Стоило лишь компадрону шепнуть несколько слов на ухо Марго, хозяйке заведения — перезрелой изобильной даме с медно-красными волосами, — как та рассыпалась в любезностях и предложениях услуг. Макс заметил на стене в вестибюле три портрета, на которых весьма своеобразно были представлены святой Мартин, Бельграно и Ривадавия, [34] из чего сделал вывод, что этот публичный дом посещался в былые времена избранной публикой, а потому тщился выглядеть респектабельно. Но портретами вся респектабельность и исчерпывалась. Вестибюль переходил в дымную полутемную залу, освещенную не электричеством, а старинными лампами, и от испарений керосина трудно было дышать. Помимо керосина, пахло здесь средством от насекомых «Буфах», табаком и гашишем, и к этой смеси, пропитывавшей одежду, гардины и мебель, присоединялся еще и запах пота от десятка плотно сцепленных пар — были тут и мужчины, танцевавшие с мужчинами, — которые очень медленно топтались на одном месте, не заботясь о том, чтобы попадать в такт музыке, гремевшей из виктролы: юный китаец с бакенбардами, подстриженными как у голливудского предателя, время от времени менял пластинки и крутил ручку. Предчувствия Макса подтверждались: «Дом Марго» явно был одним из тех злачных мест, где в ответ на самую невинную шутку из кармана штанов, из-за отворота пиджака, из-за пояса или даже из ботинка вылетали нож или бритва.

34

Бельграно Мануэль (1770–1820) — один из руководителей освободительной борьбы народов Ла-Платы против испанского господства, генерал.

Ривадавия Бернардино (1780–1845) — государственный и политический деятель Аргентины, борец за независимость Южной Америки.

— Прекрасно! Все по-настоящему, без подделки, — восхитился Армандо де Троэйе.

Мече Инсунсе, кажется, тоже нравилось. Глаза ее горели, с губ

не сходила блуждающая улыбка, рот был полуоткрыт, как если бы сам здешний воздух пьянил ее. Она осматривалась по сторонам, и порой взгляд ее — восторженный, благодарный и многообещающий — встречал взгляд Макса. И тогда давно уже томившее его вожделение делалось просто физически невыносимым — до такой степени, что сумело даже вытеснить тревогу, которую вызывали у Макса это место и здешнее общество. Он вблизи и с большим удовольствием рассматривал, как ходят под платьем бедра Мечи, когда хозяйка повела всех на второй этаж, в гостиную, убранную в турецком стиле — два больших дивана, прожженные ковры на полу — и освещенную двумя зелеными керосиновыми лампами на низком столике. Здоровенный, напоминающий ярмарочного силача официант с пробором посреди головы внес на подносе бутылки сомнительного шампанского и две пачки сигарет; все расселись, кроме Ребенке, который удалился вместе с хозяйкой, пояснив с улыбкой: «За кормом для канареек». Макс как раз в этот миг принял решение и вышел следом, чтобы дождаться компадрона в коридоре. Снизу доносились шипящие звуки граммофона, игравшего «Дорожку в мастерскую». Вскоре появился Ребенке, неся перемешанный с гашишем табак и полдюжины полуграммовых пакетиков из вощеной бумаги.

— Хочу тебя кое о чем попросить, — сказал Макс. — Как мужчина мужчину.

Компадрон глядел на него не без опаски, пытаясь угадать, о чем пойдет речь. И позабыв убрать из-под усов улыбку, словно примерзшую к лицу.

— Я провожу время с этой сеньорой, — продолжал Макс. — А мужу нравится Мелина.

— И что?

— А то, что два да два — четыре. А ты — пятый…

Ребенке на миг задумался о числах четных и нечетных.

— Я вижу, друг, ты меня за олуха держишь, — сказал он наконец.

Резкий тон не смутил Макса. Пока не смутил. Они сошлись здесь как два уличных пса и пока что только обнюхивались. Просто один был одет получше. Вот и вся разница. Вот и решение.

— За все будет заплачено, — сказал Макс, с нажимом произнося слово «все», кивнув на пакетики и гашиш. — И за это, и за все остальное. Сколько б ни было.

— Муж — щелкун, раззява и к тому же еле на ногах стоит, — раздумчиво, как бы делясь своими мыслями, проговорил компадрон. — Видал, какие на нем ботиночки? Пусть знает: здесь ему не Париж.

— В отель вернется пустым. Слово даю.

Последняя фраза понравилась Ребенке, и он внимательно, будто открывая для себя нечто новое, оглядел Макса. В Барракас и Ла-Боке слово стоило дорого и на ветер его не бросали. Здесь к сказанному относились посерьезнее, чем в Палермо или в Бельграно.

— А что насчет колье этой дамочки? — Компадрон для наглядности потыкал себя в белый платок, завязанный на шее вместо галстука. — Делось куда-то. А ведь было.

— Было и есть — не про твою честь. Это другая лига.

Ребенке продолжал смотреть ему прямо в глаза, все так же не сгоняя с лица ледяной усмешки.

— Мелина — девочка не из дешевых. Приносит по тридцаточке за ночь, — он растягивал и проволакивал слова, как шаги в танго, и блатной выговор слышался отчетливей. — Не девочка, а конфетка.

— Ну, разумеется… Да ты не беспокойся, не обидим. Все будет возмещено.

Ребенке немного сдвинул на затылок шляпу и достал из-за уха недокуренную сигару. Он по-прежнему смотрел на Макса с сомнением.

— Слово даю, — повторил тот.

Ребенке молча наклонился и чиркнул спичкой о подошву. Потом выпустил первое облачко дыма, продолжая рассматривать собеседника. Макс опустил руку в карман, чуть оттянутый «браунингом».

— Посиди там, внизу, — предложил он, — послушай музыку хорошую, покури хорошую сигару. Тихо-спокойно… Потом увидимся.

Компадрон глядел на его руку в кармане. Или пытался определить калибр оружия.

— Я, знаешь ли, друг, на мели сейчас… Подкинь на бедность, сколько не жалко.