Танго в стране карнавала
Шрифт:
— Является дом мой. Я войти?
Человек в гамаке подскочил с энтузиазмом, которого я не ждала, и устремился к воротам:
— Да, входите. Входите!
Я было задалась вопросом, не зарубит ли он меня топором, но, решив, что сейчас чересчур жарко, чтобы кого-то убивать, а тем более энергично махать топором, проследовала за ним.
О своей храбрости (или Кьяриной, ну да все равно) мне не пришлось пожалеть. Длительная экскурсия по Каса Амарела — я будто листала страницы роскошного подарочного издания — развернула передо мной великолепные интерьеры ар-нуво рубежа девятнадцатого и двадцатого веков в удивительном смешанном стиле бразильских тропиков и французского maison, [24]
24
Maison (франц.) — дом.
Но все по порядку. Человек, дремавший в гамаке, оказался звездой бразильских мыльных опер, звали его Паулу; со временем я узнала, что сниматься он начал, чтобы избежать помещения в психиатрическую лечебницу. Он торопливо провел меня по длинному вестибюлю, выложенному французскими изразцами, а потом в одну из трех необъятных гостиных, образующих первый этаж.
Полотна в стиле Руссо, изображающие красочных туканов и бразильских попугаев в ядовито-зеленых зарослях, спорили с шезлонгом из зебровой шкуры, а бразильские полки резного дерева гнулись под тяжестью бронзовых религиозных скульптур, ваз эпохи Мин, пепельниц из выдувного стекла. В середине комнаты стоял круглый кофейный столик, усыпанный лепестками роз и уставленный свечами. Из окон со ставнями-витражами были видны крутой склон и запущенный сад за домом. По саду весело носился ротвейлер ростом с теленка — любимец Паулу по имени Торре. На гигантском манговом дереве висели качели на двоих.
В другой комнате обнаружился гигантский круглый стол, сервированный золотыми тарелками и медными кубками. Стены были украшены натюрмортами с изображением роскошных спелых фруктов — тронь, и они лопнут, — в каждом углу стояли каменные вазоны с зелеными растениями. Последняя комната на первом этаже была декорирована в стиле имперской Португалии: два ярко-синих кресла-трона, конторка красного дерева (за которой никто не работал), множество барочных серебряных статуэток восемнадцатого века, большая гравюра Дебре с изображением короля Жуана VI и белая скамеечка для коленопреклонений — явно для невольника, который будет растирать мне ноги.
Не успела я опомниться при виде всего этого великолепия, а меня уже тянули по широкой пологой лестнице на второй этаж, к ванной с хрустальными канделябрами, выложенной восхитительной синей плиткой.
— Просто потрясаю… — начала я, восхищенно рассматривая сотни хрусталиков, но Паулу приложил палец к моим губам, не давая закончить.
Он был готов взорваться от гордости. Он потащил меня прочь из ванной по коридору, с заходом в каждую из комнат второго этажа, в которые мне раньше удавалось заглянуть с улицы.
Там я лицом к лицу столкнулась со своей мечтой — наследство в Сан-Тропе, вот что это такое! Передо мной стояла красная лакированная кровать, предназначенная какой-то китайской принцессе, — с ручками с двух сторон, за которые рабы поднимали ее и носили. У окна — необъятной величины письменный стол из резного черного дерева. Старинные китайские фонари свисали с потолка, а ветерок легонько покачивал колокольчики на балконе, и они тихо звенели. По улице, лязгая, проехал желтый трамвай. Через дорогу виднелись
Снизу донесся мужской голос, и Паулу, прервав экскурсию, устремился навстречу его обладателю. Спустя короткое время они появились вдвоем, таща растение в белой резной деревянной кадке. Господин, присоединившийся к нам, был лет шестидесяти, симпатичный, благородного вида, одетый в белые шорты и малиновую футболку. Стройные загорелые ноги, аккуратная седая бородка клинышком, ухоженные руки без морщин. То, как уважительно Паулу представил его, указывало, что это и есть истинный владелец дома. Тот улыбнулся и произнес несколько слов по-французски. Я посмотрела на него в замешательстве, и он извинился:
— О, простите! Я принял вас за француженку. Что скажете, дорогая? Как будет лучше, по-вашему, слева или справа от стола?
Густаво (его звали Густаво) пристально глядел на меня, а я вперила взор в растение, каким-то образом поняв, что вопрос не праздный и от моего ответа напрямую зависит, как сложатся в будущем наши отношения с владельцем самого изумительного дома в Санта-Терезе.
Я осмотрела растение, прошлась по комнате, прикинула, как будет падать свет, а потом сообщила свое решение: лучше поставить его слева. Паулу передвинул кадку, и я попросила сместить ее дюймов на двадцать.
— Ренессанс? — спросила я с французским прононсом, но он поправил, сказав, что это барокко, и я заподозрила, что на самом деле он понимает в этом не больше моего.
Густаво уточнил, уверена ли я, что растение не нужно переставить на правую сторону, и я с королевским величием махнула рукой, давая понять, что уверена. Разумеется, я блефовала.
Вечером того же дня я вернулась в Каса Амарела на ужин — только на сей раз по приглашению. Мы обсуждали антиквариат, Европу и австралийскую скваттерократию. [25] Я прихватила с собой к ужину австралийского вина («Джейкобс Крик» по 40 долларов за бутылку), и Густаво смаковал его, преувеличенно рассыпаясь в благодарностях. «Божественный напиток!» — восклицал он, а потом предал анафеме кошмарные бразильские вина.
25
Cкваттерократия (австрал. устар.) — богатые землевладельцы, считавшиеся аристократией колоний.
Я улыбалась. Мне не было ровно никакого дела до вина. Сейчас я могла думать лишь об одном: о той громадной пустующей комнате китайской принцессы.
Я тактично перевела разговор, заметив вскользь, что он живет в таком большом пустом доме один. Густаво учтиво ответил на это, что иногда пускает в комнаты знакомых и друзей, а также, время от времени, «тех, кто ему интересен».
После еще одного ужина-разведки я явно перешла в эту последнюю категорию и попросила убежища в Каса Амарела на Руа Жоаким Муртину в Санта-Терезе. Он согласился, что я поживу у него месяц, и мы чокнулись в знак заключения сделки.
— Подойдет ли вам китайская комната, душка?
— Подойдет, — ответила я, чуть не плача от восторга и благодарности. — Она мне подойдет.
Я перебиралась ночью, аки тать, протащив под покровом темноты свой Ю-Би в комнату принцессы и повесив свои три жалкие перемены одежды в шкаф, внутри которого впору было прогуливаться. Карине я, помявшись, объяснила, что хотя «Хостел Рио» мне очень нравится, но мне уже двадцать восемь, и в этом преклонном возрасте уже трудновато выносить соседей по комнате. Хочется побыть одной.