Танго в трамвае
Шрифт:
Проходит несколько минут. Наконец отец встает, шумно вздыхая, принимается мерить крупными шагами кабинет. Останавливается напротив меня.
– Что, балбес, допрыгался? Обратно машину в ремонт?
– Ну, так получилось.– Черт меня все время тянет за язык Он ведь уже завелся, не успокоится. Я его, черта усатого, с малолетства знаю Опускаю голову, пытаясь изобразить как можно натуральнее, искреннее раскаяние. Но этот трюк мог подействовать только на маму, но не на отца. Да, он не мама. Тут все серьезно.
– Дорогой, так весь сыр-бор из-за машины? – Мама открывает сумочку, доставая упаковку влажных
– Если бы только из-за этой жестянки! – Отец падает в кожаное кресло. Мать вытирает влажный лоб.
– Так в чем дело?
– Нашему балбесу пора определяться в жизни! – Отец останавливает тяжелый взгляд на мне. – Что ты можешь сделать? Что?
– Могу машины ремонтировать. А что? Открою авторемонтную мастерскую.
– Этих ремонтных мастерских развелось, что собак нерезаных. Плюнь наугад, попадешь, не промахнешься. Все решено! Ты женишься на дочери моей компаньонки. Понял, балбес? Пора остепениться, а не гонять на машинах, и копаться в ржавых железках!
– А почему именно на Марианне? – Спросил, с сомнением кашлянув в кулак.
– А почему бы и нет? Начнем с самого интересного. Мамаша Марианны дает дочурке довольно кругленькую сумму в приданное, а тебе пост управляющего в центральном банке. Вздрагиваю, вспоминая холодные, рыбьи глаза Марианны. Бледная, бескровная, настоящая серая моль! Или высохшая мумия, выползшая из семейного склепа. Нет, ей никогда не сравниться с моей богиней, полной жизненной силы и огня!
– А в приданное не прилагается чадра?
– Закрой рот и внимательно слушай, не ерничай! – Отец обратно принялся сворачивать головы не повинным ни в чем скрепкам. Вздыхаю. Я должен сказать все, что думаю. Сейчас или никогда.
– Но я не люблю Марианну! Ты понимаешь это? Мне противно с ней даже поцеловаться, не то, что…. Отец меня перебил.
– Запомни, сынок, что любовь, это удел нищебродов! Растерянно перевожу взгляд с отца на мать. Но мама только вздыхала, решив пока что благоразумно не вмешиваться в глупый, с ее точки зрения, спор.
– Черт возьми! А если я не захочу брать в жены Марианну?
– Что? Закрой рот, сопляк! не надо задавать дурацки вопросов – Лицо папаши багровеет, а глаза наливаются кровью. Ни дать, ни взять, разъяренный бык. Он кричит, брызги слюны летят мне в лицо.
– Не слишком вежливо. – Привычно усмехаюсь. Папаша озадаченно смотрит на меня, как будто увидел меня впервые в жизни, выражало угрюмую решимость
– Да я тебя в порошок сотру! Кузькину мать ты увидишь! – Срывается на крик. А потом с неприятной, демонической ухмылкой, растягивая слова, добавляет. – Знай, первое, что сделаю, так заберу все ключи от дома и машины. Потом заблокирую все счета. А потом вышвырну на улицу, если ты посмеешь мне перечить! Удавлю собственными руками, как паршивого щенка. Учти, я не шучу. Ты все понял? Хочу ответить еще что-то обидное, резкое. Смотрю на маму, но ее взгляд, полный слез, остановил хлесткие фразы на подходе, в горле. Беру влажную салфетку, вытираю лицо. Обратно смотрю на маму. Что она скажет? Но мама опускает взгляд. И едва слышно проговорила:
– Брось, Серега Смирись, сынок. Отцу виднее. Он не просто так настаивает на этом браке с Марианной. «Они все решили, как всегда, за меня!» – Промелькнула серой мышью грустная мыслишка. В бессильной злобе
– Ладно, делайте, что хотите! Черт! В руках все еще держу в руках фарфоровую чашку. Со всего размаха бросаю чашку об пол. Осколки веером рассыпаются по кафелю пола. Резко вскакиваю, выбегаю, не замечая округлившиеся от удивления глаза матери и отца.
– Ты, засранец прыщавый, вернись! Дверь зацепила Дашеньку по лбу. Она не ожидала такого поворота, теперь потирала ушибленный лоб. Нечего подслушивать семейные разборки! Любопытной Варваре на базаре нос оторвали! Настроение все-таки испортилось. Тяжелые створки автоматических дверей распахнулись передо мной. Прохлада осеннего дня немного остудила разгоряченное лицо и голову, немного успокоила. Щелкаю зажигалкой, прикуривая первую за несколько месяцев, сигарету. В голове шумело, перед глазами стоял туман. Руки дрожат, как после жесткого похмелья. Делаю глубокую затяжку, жду несколько секунд, давая сердцу войти в нормальный рабочий ритм. Но в глубине души не осталось ничего, никаких чувств, кроме огромной усталости. Мимо проплывает трамвай. На остановке скрипят двери. Люди всасываются в салон, словно вода в сухую губку. Постепенно зажигаются огни рекламы и городские фонари. Город живет своей жизнью. Что мне остается? Ехать домой, не дожидаясь матери. Не хочу вынести еще один мозговынос. Направляясь в сторону машины, ускоряю шаг, делая вид, что пребываю в глубокой задумчивости. Разговаривать ни с кем сейчас не хотелось.
Босоножки богини лежат все в том же закуте, где их припрятал. Хорошо, что мамы пока что нет. Наверное, еще говорит с отцом. Их нужно починить? Какой пустяк! Проскальзываю в гараж. Там все инструменты. Работы на несколько минут но решаю еще сделать железные набойки. Работа немного успокоила. Босоножки заворачиваю в бумагу. Чудесно. Сейчас отправлю с посыльным. Но куда? Богиня давно дома. Разве что на работу, в депо? В гараж заходит наш садовник, веселый парень по имени Михаил.
– Мастерим?
– Скорее, чиним. Слушай, ты не сильно занят?
– Домой собираюсь. А что?
– Можешь завезти этот пакет в трамвайное депо?
– На Цемзаводе? Могу. Мне все равно по пути. Кому передать?
– Водителю трамвая 2020. Садовник взял пакет, и вышел в осенний вечер. А пока чашечка горячего кофе не помешает. Только вспоминаю, что последний раз ел утром, и то наспех. Сглатываю густую слюну. Нужно возвращаться в дом. В коридоре улавливаю аромат ванили, горячих сливок и корицы. Наверное, мама решила приготовить любимый тортик. Да, видно, хорошо перенервничала, если в ход пошла тяжелая артиллерия в виде «Наполеона». Захожу на кухню. Мать возится, украшая тортик. Оглядывается, увидев меня, вздрагивает.
– Что за идиотская привычка подкрадываться и пугать меня! Вымой руки! – Мать разговаривала со мной так, словно ничего особенного сегодня не случилось. Только руки немного дрожали. Она разлила на стол немного борща, когда ставила тарелку. Потом куриную отбивную с горячей картошкой. Ем, но без особого удовольствия. Чувствую, что могу сорваться, наговорить гадостей. Поэтому по-быстрому опустошив тарелки, убегаю в берлогу. Там, упав на широкую кровать, закладываю руки за голову, смотрю в потолок, расцвеченный звездами.