Танкист-штрафник (с иллюстрациями)
Шрифт:
Мы сменили позицию и выскочили для ведения огня немного в стороне. Я выстрелил три раза. Ответный снаряд прошелестел совсем рядом. Второй врезался в землю, отрикошетил и ударил машину в бок. Мы гнали задним ходом под защиту деревьев. Пимкин замешкался. Он стрелял торопливо, мазал и непременно хотел поразить цель. В бою теряется чувство времени и ощущение опасности.
– Женька, назад! – крикнул я Легостаеву, но радист не успел передать приказ.
Танк младшего лейтенанта Пимкина, принявшего свой первый бой на Букринском плацдарме, получил снаряд в лобовую часть башни. Наверняка это была болванка калибра восемьдесят восемь. Литую «башню-гайку» сдвинуло
– Женька, назад! Полный ход.
Я снова кричал в микрофон рации, которую подсунул Вася Легостаев. «Тридцатьчетверка» младшего лейтенанта Пимкина катилась, как в замедленном фильме. Когда я выскочил и добежал до нее, из узкого отверстия между сорванной с погона башней и корпусом выбился язык пламени. Второй танк из моего взвода погибал у меня на глазах вместе со всем экипажем, оглушенным, контуженным сразу двумя попаданиями. Возможно, все четверо были уже мертвы.
Я дернул приоткрытый водительский люк. Дым из него не шел. Но машина изнутри освещалась желто-красным светом, как в кочегарке, где в замкнутом пространстве гудит и бьется пламя. В раскаленной топке находились люди, которых я хорошо знал. Все четверо – молодые ребята одного возраста с Пимкиным.
Огненный язык лизнул лицо, я отшатнулся. Пламя, скручиваясь в спираль, било из командирского люка и щели под башней. Я понял, что сейчас рванут снаряды, и побежал в сторону. Натолкнулся на Февралева, оба упали. Позади рвануло, сбросило на землю башню.
Огонь, вырвавшийся из железной утробы, взвился, выталкивая шапку черного маслянистого дыма. Продолжали взрываться снаряды, ручные гранаты. Выброшенная орудийная гильза, по-змеиному шипя, ударилась возле нас. Мы поднялись и побежали прочь.
Лезть вперед я пока не рискнул. Выждем с десяток минут. Отогнали машину немного подальше от горящего танка Жени Пимкина. Он служил хорошим ориентиром, в этот квадрат сыпались гаубичные снаряды. Опять курили, думая об одном и том же. Ребята поглядывали на меня, ожидая и не веря, что я снова поведу их обстреливать переправу. Февралев со своим механиком оставался с нами, хотя сидел немного поодаль.
На войне смерть часто приходит совсем с другой стороны, откуда ее не ждешь. Сколько их было, фигур в камуфляжных куртках? Пять-шесть… может, больше. Их первым увидел Кибалка с его кошачьим зрением:
– Командир, бей… нас сейчас поджарят!
Ленька разворачивал башню, на это требовалось время. Но требовалось время и гранатометчикам, стоявшим рядом с осиной, чтобы прицелиться в нас. Один держал на плече массивную длинную трубу с рамкой, какими-то упорами, а другой немец – запасную гранату длиной с полметра. Еще я разглядел, что оба были в противогазах. Не раздумывая, что это означает, я нажал на спуск.
В казеннике оказался бронебойный снаряд, а до гранатометчиков в камуфляже было метров сто. Я промахнулся, но болванка, пронесшаяся рядом со стрелком, крутанула его, вышибла из рук гранатомет. Динамический удар сбил немца, мелькнули ноги, и тело закувыркалось по листве.
Кибалка загнал новый снаряд (не пойму, почему мы не стреляли из пулемета?), взрыв свалил осину, срезал веером осколков ветви соседних деревьев. Стучали автоматные очереди, рядом с танком кто-то кричал от боли. Я выпустил вслед убегающим третий снаряд, а из люка уже выскакивал разъяренный
– Ты куда? Стой.
– Они нас поджарить хотели, суки. Щас я им…
Когда выскочил и я, то первое, что увидел, лежавшего на земле механика-водителя из экипажа Февралева. Слава, расстегнув гимнастерку, пытался его перевязать. Бесполезно. Несколько пуль попали в грудь и живот, некоторые – разрывные. Мелкие осколки разворотили внутренности и вышли наружу через кожу живота. Десятки крошечных кровоточащих дырочек и входные отверстия от пуль. Нашему товарищу не смог бы помочь ни один хирург.
Рядом с механиком и Февралевым лежал автомат ППШ и трофейный «вальтер» Зимы. Они тоже стреляли в гранатометчиков, а кричал смертельно раненный механик-водитель.
Я подошел к немцу в камуфляже. Бронебойная болванка его не задела, но динамическим ударом переломало кости и крепко шваркнуло о дерево. В агонии он успел стянуть с головы противогаз. Светловолосое, искаженное гримасой боли лицо. В одной руке зажат пучок сухих листьев. Я поднял длинную толстую трубу гранатомета «Офенрор». Эта штука мне давно знакома. Реактивная мина, весом два килограмма, пробивает кумулятивной струей на таком расстоянии любую броню. «Фаустпатронов» у немцев пока мало, а эти костыли неудобны в обращении – надо защищать при выстреле от раскаленных газов лицо и руки.
Пришел Кибалка с трофейным автоматом, обвешанный чехлами с запасными магазинами и гранатами. Сообщил, что одного фрица разнесло снарядом на куски, а второй пытался уползти, но сержант его добил. Остальные убежали.
– Кишки на ветках висят, – возбужденно рассказывал Ленька. – А я вот боеприпасом разжился. Костыль брать с собой?
– Не надо. Обращаться не умеем, шарахнет в руках.
Молча пошли к машине, где Февралев уже накрыл полотенцем мертвое лицо своего механика-водителя.
Много ли значила та переправа через безымянный приток Днепра и немецкое наступление на одном из участков Букринского плацдарма? Крошечный эпизод войны. Ценой шести погибших ребят и двух сгоревших танков мы утопили часть понтонов и на сколько-то времени прервали переброску техники и пехоты.
Потом налетели две тройки штурмовиков «Ил-2», сбросили бомбы, выпустили ракеты, добив понтонный мост и хорошо вспахав немецкие позиции по обоим берегам. Возможности штурмовиков с нашими танками не сравнишь. У каждого по две бомбы-стокилограммовки, ракеты, 23-миллиметровые автоматические пушки. Если удачно вложить даже одну бомбу, понтоны раскидает, как щепки. И очереди авиационных пушек прошивают понтон насквозь со всеми переборками.
Но штурмовикам пришлось несладко. «Илы» возвращались на малой высоте, виднелись пробоины, а два самолета сильно дымили. Мы провожали их взглядами. Дотяните до своих, ребята! Но один из штурмовиков, теряя высоту на глазах, зацепил крылом волну и мгновенно исчез в серой днепровской воде. На поверхности реки лопнул воздушный пузырь, и как не было сталинского сокола! Два его собрата покружились над местом падения и снова развернулись на прежний курс.
Говорят, у пилотов не бывает могил. А у танкистов? Позже мы собрали останки ребят из двух сгоревших танков. Заряжающего из машины Февралева еще можно было опознать, а экипаж младшего лейтенанта Пимкина просто исчез. Собрали обугленные кости, два черепа, ведро золы и спекшийся сапог без голенища. Разделили на четыре кучки, завернули в шинели, плащ-палатки и похоронили. На столбике с дощечкой написали химическим карандашом имена погибших.