Танкист-штрафник. Вся трилогия одним томом
Шрифт:
— Благодарность от товарища Сталина имею. Я пулеметчик, «максим» как пять пальцев знаю. Из «дегтяря» не промахнусь.
— А ты чем похвалишься? — спросил особист второго бойца.
Тот всхлипывал, с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, стал рассказывать, как немцы подавили танками их полк. Пленных колоннами гнали. В болоте целый день прятался.
— И большие колонны? — недобро усмехнулся капитан.
— Тыщи! — выкрикнул красноармеец.
— Паникер. Чего ж не сдался?
— У меня дом неподалеку, — не понимая, что сам загоняет себя в могилу, объяснял красноармеец. — Хотел отсидеться, переждать.
— Этого в расход, — приказал капитан.
Приговоренный взревел так, что у меня
Это я с друзьями выбивал белых из Каховки и шел в штыковую, не боясь пуль. А когда упал, надо мной склонилась девушка в красной косынке, пытаясь перевязать смертельную рану. Почему здесь по-другому? Сначала мой друг Федя хладнокровно, не задумываясь (так я считал), расстреливал убегавших с перепугу наших же красноармейцев. Потом добивали раненых и едва не насмерть топтали сапогами задержанных. А теперь ведут расстреливать парня, моего ровесника, уткнув штык в спину. Болтанул про колонны пленных, и расстрел! Да еще штыком в спину тычат. Я не осознавал, что сам был на грани психического срыва. Сгоревшие танки, головешки, оставшиеся от моих товарищей, воронки, набитые трупами. К войне и смертям привыкают быстро, но я еще не привык.
— Не бей его штыком! — закричал я так громко, что в мою сторону обернулся капитан-особист, а боец, посланный исполнять приговор, перехватил винтовку и убрал штык от спины дезертира.
Хлопнули два выстрела. Боец возвращался спокойный, как будто ничего не произошло. А капитан-особист показал старшине направление, куда идти.
— Пулеметчики вон там. К ним шагай, — потом обернулся, внимательно оглядел меня. — Ты, парень, добреньким на войне не будь. Добренькие да слезливые действительно колоннами в плен шагают. Или по хатам разбегаются. Злым будь!
Особист хотел добавить что-то еще, но Князьков подтолкнул меня к танку.
— Парнишка надежный, — проговорил он. — В бою хорошо стрелял. Не привык еще.
А я заряжал опустошенный Федей Садчиковым диск, потому что чем-то надо было занять руки. Потом протирал снаряды. До вечера нас не оставляли в покое. Прилетали по три-четыре самолета, сыпали бомбы и обстреливали позиции. Разбили трофейную гаубицу, из которой мы собирались стрелять по немцам. Снова закапывали убитых, а за лесом разгорелся короткий бой. Пушечные выстрелы раздавались с юга и востока. Командир полка сделал самое разумное, что можно было сделать. Снова разослал по разным дорогам разведку.
Один мотоциклист приехал на хлюпающих пробитых шинах и, помогая выгрузить мертвое тело напарника из коляски, рассказывал, что видел танки и пехоту. Через речку, мимо взорванного моста, послали в разведку еще одно конное отделение. Отделение не вернулось, и к полуночи стало окончательно ясно, что полк находится в окружении. Сожженный не вовремя мост не дал нам переправиться. Полк отходил по какой-то кружной, ухабистой дороге. Было темно, люди натыкались на деревья, повозки цепляли кусты. Впереди шел конный взвод, за ним пехота, вперемешку с артиллерией, а мы, два танка, замыкали колонну.
Я ожидал, что танки пустят вперед, но командир полка решил, что две «бэтэшки» при тихом отходе только выдадут колонну шумом моторов. Во вновь сколоченном полку мы были единственной бронетанковой защитой. Двигались всю ночь, потом остановились. Снова вперед ушла разведка. Хотелось есть. Я уже забыл, когда мы как следует обедали или ужинали. Покидать расположение временного лагеря и
Читая книги или слушая воспоминания людей, переживших сорок первый год, когда армия потеряла погибшими и взятыми в плен то ли четыре, то ли пять миллионов бойцов и командиров (цифры постоянно перекраивали), я скажу, что такие огромные потери можно объяснить больше неразберихой, непродуманностью многих действий. Я мало что понимал в стратегии и, как многие, все еще верил слухам о том, что немцев заманивают в глубь страны, как французов в 1812 году. Очень часто повторялись фразы о вероломном нападении. Но никто не мог нас заставить верить всему, что говорят. К октябрю сорок первого года солдаты постарше и даже командиры в узком кругу зло посмеивались над «внезапным вероломством». Но скажу еще, что у подавляющего большинства бойцов вера в Сталина была непоколебима. Конечно, те, кто придерживался другого мнения, предпочитали молчать.
За ночь, пользуясь темнотой, исчезло довольно много людей. Проще говоря, дезертировали. Когда я стоял на посту, у меня была возможность поговорить с пулеметчиками. Оказалось, что старшина, которого пощадил капитан, тоже ночью исчез. Значит, особист был прав. И прав был Федор Садчиков, когда стрелял из пулемета по разбегавшимся бойцам. Хотя вряд ли бы он стал делать это по собственной инициативе.
Нас стояло в лесу не меньше тысячи человек. «Стояли» — образно говоря. Лежали или сидели. Стоять разрешалось только постовым, и то в укрытии. Скажу, что нас не обнаружили благодаря крепкой, жесткой дисциплине. Как-то быстро сложилось, что, кроме командира полка (комиссар погиб во время бомбежки), нами руководили капитан Безуглов, помощник по разведке, и капитан-особист, фамилии которого я не запомнил.
Эти трое с несколькими помощниками передвигались по временному лагерю, проверяли посты, разговаривали с командирами рот и батальонов, записывали количество людей и оставшихся боеприпасов. Сидеть или лежать на одном месте очень тяжело, особенно пехоте. Да и наши остывшие после ночного марша танки стали холодными, как гробы. Мы поневоле выползли наружу и сидели на брезенте, тихо переговариваясь. На два танка нас осталось одиннадцать человек, в том числе три запасных механика-водителя.
Тогда у меня первый раз шевельнулась мысль, что выживают чаще всего механики-водители. Впрочем, доставалось и им. Несколько экипажей сгорели полностью. Попавший снаряд глушит всех, а там остается минута-две, чтобы выбраться из вспыхнувшего танка. Башня, конечно, более уязвима, но стрелка и командира защищает маска пушки, казенник. «Ищешь, где безопаснее?» — ехидно поддел я сам себя. Бесполезно. Судьбу не обманешь. Механик-водитель Князькова погиб даже не от прямого попадания. Снаряд взорвался метрах в пяти от танка, а механику сломало грудь и ребра, а лейтенант Князьков и Паша Закутный отделались синяками.
Этот октябрьский день полк прожил без войны. Она шла вокруг, а нас не коснулась. Я видел через прицел два промчавшихся немецких мотоцикла. Они отличались от наших жестянкой с номером, закрепленной на верхушке крыла переднего колеса. Еще выделялись каски и пулеметы, совсем не похожие на наши «дегтяревы». Мотоциклы прошли в километре. Если бы остановились на прогалине, свободно бы разглядели нас в бинокли. Но они спешили по другим делам.
Прокофий Шпень без разрешения отправился искать еду. Глупо. У кого ее найдешь? Прокофий вернулся через час, злой, потирая спину. Оказывается, нарвался на патруль. Начал было чесать языком, острить, но ему врезали прикладом между лопаток и уложили лицом вниз. Потом приказали убираться к своим, и пусть скажет спасибо, что он танкист. Иначе бы за нарушение приказа…