Танкист-штрафник. Вся трилогия одним томом

Першанин Владимир Николаевич

Спали, кроме экипажа нашего БТ, в шалаше, на сосновых ветках. Но к рассвету все промерзли так, что, не выдержав, стали подниматься. Развели костер, вскипятили во фляге остатки молока, доливали еще. Пили горячее, не чувствуя, как обжигаем до лохмотьев губы и рот. Кто-то попросил у лейтенанта «для сугреву» самогону.

— Нет, ребята. Сухой закон… до вечера, — отозвался Князьков. — Немцы вокруг. Тут с трезвой головой дай бог выбраться.

Он осматривал вместе с Иваном Войтиком и старшиной Шуваевым наших тяжело раненных. Если вчера, со свежими повязками и «обезболенные»

самогоном, они заснули более-менее спокойно, то сейчас некоторые расплачивались и за пищу, и за самогон. А самое главное, они нуждались в срочной медицинской помощи. Запомнился один из бойцов. Ему в ноги и живот попали несколько мелких осколков. Сейчас он лежал со вздутым животом, а из дырочек медленно вытекала буроватая жидкость. Наверное, содержимое кишок.

Войтик осторожно протирал спиртом живот, но даже при легком прикосновении красноармеец стонал, а по лицу стекали крупные капли пота. Его снова перевязали, и мы молча переглянулись. Он уже обречен. У другого раненого, одного из танкистов, сильно обгорели ноги. Сапоги мы кое-как сняли, срезали вместе со штанами еще вчера, но сильный жар вплавил куски сгоревших сапог и теплое белье в тело. Танкист был в возрасте, лет за тридцать. Смотреть на его обожженные до колен ноги было жутко. Все спеклось и покрылось коричневой коркой.

Он пытался изо всех сил терпеть, но боль пересиливала. Танкист не то чтобы стонал, а тянул почти неслышное: и… и… и. По движению губ Войтик понял, что он хочет. Обожженному налили стакан самогона. Он выпил спиртное маленькими глотками, как воду. Другой танкист был ранен в лицо и плечо несколькими осколками. Пару штук удалось извлечь. Один осколок, разбив зубы, застрял в гортани. Говорить он не мог, и ему тоже, очень осторожно, влили тонкой струйкой самогон. Рано утром приехал на повозке Иван Никифорович, привез большой чугун вареной с мясом картошки, ковригу хлеба и самосад для курильщиков.

— Как у вас дела?

— Один доходит, — отозвался Князьков. — Двоим срочно врач нужен. Вон сам глянь, Иван Никифорович.

Бригадир осмотрел наших раненых. Покачал головой.

— Господи, какие муки люди принимают.

А я снова подумал, как не похожа настоящая война на кино, даже в мелочах. Там раненые с повязками на голове или груди бодро улыбаются, мужественно терпят боль, готовые встать в строй. Или умирают, стиснув зубы. А здесь мой ровесник, с раздувшимся изрешеченным животом, тянет, как больной котенок, непрерывное «и… и… и», полное уже потусторонней боли. А как будут лечить танкиста с застрявшим в гортани осколком? Он лежал с открытым ртом, весь опухший, и задыхался. Его тоже срочно требовалось оперировать.

Прежде всего бригадир показал Князькову место, куда надо перебраться. Мы находились слишком близко от дороги. Перегнали танк, перенесли раненых через мелкую речушку и остановились в зарослях молодого сосняка. Здесь нам предстояло переждать несколько дней. Князьков сразу выставил посты и приказал рыть землянку. А мы со старшиной Шуваевым сели на его повозку и поехали за акушеркой. Когда уже собирались, Иван Никифорович будто невзначай проговорил:

— Пусть

с нами вон тот хлопец до села доедет, — бригадир показал на Пашу. — Он знает, где я живу. Бабы хлеб испекли, принесет вам свежего.

Я понял, Иван Никифорович не против, что его дочь хочет встретиться с Пашей. Князьков согласился. Пашка, весь заулыбавшись, вскочил в повозку. Он, наверное, всю ночь не спал, о Варе думал.

Акушерка Батаева Клавдия Марковна, высокая, широкоплечая женщина, лет тридцати пяти (кобыла! — как окрестил я ее со злости), ехать с нами наотрез отказалась. Выслушав старшину и задав несколько вопросов, коротко проговорила:

— Их к врачу надо.

— А где он, врач? В Дятьково немцы. Может, покажете, где есть ближе?

— У меня две дочки и мать. За эту прогулку германцы всю семью постреляют.

— Помрут мужики без помощи. А вы, Клавдия Марковна, акушерка, почти хирург. Инструментами владеете. Никто не узнает, что вы нам помогли.

— В селе ничего не скроешь. Через день все знать будут, что я раненым красноармейцам помогала.

— Собирайтесь, — коротко сказал старшина, — и сумку свою санитарную не забудьте.

Никуда я не поеду! — женщина смотрела на нас с нескрываемой злостью, а потом накинулась на бригадира. — А ты, Иван, все выслуживаешься. Из бригадиров в председатели метишь! Поздно уже. Немцы тебе другое место присмотрят.

— Выпивший с утра бригадир недобро прищурился.

— И где ж мне это место будет?

— Где-нибудь повыше. Они найдут.

— На березовый сук намекаешь? — надвинулся на нее бригадир.

— Цыть! — прервал обоих старшина. — Я командир Красной Армии и тебя, Клавдия, не в кусты тискаться зову. Считай, приказ командования. Пять минут на сборы. Все инструменты, лекарства не забудь. А твоих фрицев я на гусеницы десяток уже намотал и столько же из пулемета перебил. И тебя пристрелю, на отродье твое не гляну.

Дочки, лет двенадцати, конопатые, в одинаковых шерстяных кофточках, заревели в голос. Шуваев оглядел всю семью акушерки и добавил:

— Какое лекарство или инструмент забудешь, пеняй на себя! Шевелись.

К своим ехали, торопясь. По дороге хлебнули самогона. Немцев видно не было. Только иногда пролетали небольшими группами самолеты. Акушерка молчала. Зато никак не мог прийти в себя бригадир. Шуваев хлопнул его по плечу:

— Брось, Ваня. Война сразу показывает, кому какая цена. Языком лишнее ляпнет — вместе с домом спалим.

Я не мог понять злобы этой женщины. Может, она из этих? Врагов народа. И на бригадира обозленная. За что? Причины я узнал позже.

Князьков оборудовал самый настоящий временный лагерь. Танк стоял в капонире, замаскированный ветками. Пушка направлена в прогалину, единственное место, по которому могла пройти какая-либо техника. По периметру были вырыты окопы для стрелков. В чугуне, в котором утром бригадир привозил картошку с мясом, что-то варилось. Костерок был небольшой и почти не дымил. Акушерка оглядела все вокруг странным, непонятным мне взглядом. Читалось в нем вроде того: «Ну-ну, варите, пока немцы вас не нашли».