Танкист-штрафник. Вся трилогия одним томом
Шрифт:
Мы сделали по паре выстрелов, подбили бронетранспортер, который присел, как охромевшая курица, а сами рванули прочь. Вслед понеслись снаряды. Один уже на излете ударил в моторное отделение моего танка, но мы сумели уйти. Потом, едва не завязнув в болоте, уткнулись в реку Ворсклу, вернее, в один из ее притоков. Любая река не лучшее место для укрытия. Села по берегам, лодки, пойменный, жидкий лес. Разглядели темное пятно сосняка и загнали наши танки в сосновую рощу. Забросали машины лапником, сразу не разглядишь. Хоть какая-то маскировка.
Решили
Выставили посты, перевязали раны, ссадины. Сгребли остатки махорки пополам с мусором, свернули самокрутки. Старшего сержанта, командира третьего танка, звали Василий. Фамилии я не запомнил. Или Черных, или Чернышев. Все его называли Черныш. Смуглый, с черными волосами. Служил в танковом полку с сорокового года, потом назначили инструктором в учебный полк. До осени сорок второго года учил курсантов вождению и стрельбе.
— Ну а потом с очередным выпуском на фронт, — рассказывал он.
— Чего ж лейтенанта не присвоили? — спросил кто-то из нас.
— Я с начхимом из-за бабы цапнулся, — объяснил Василий. — Тот капитан химией в полку командовал, учения проводил. Как дураки, в противогазах бегали да прыгали. Вольнонаемная медичка у нас была. Мы с ней любовь закрутили, а капитана она отшила. Старый и лысый хрен, уже под сорок лет. Ну, он, когда дежурил по полку, раз и другой меня подловил. Я ночевать к медичке бегал. Рапорт накатал, как на дезертира. Мол, в период героических боев за Сталинград такой-сякой инструктор вместо воспитания курсантов убегает из части и неизвестно где пропадает. Комиссар посмеялся. Но когда химик еще два рапорта подал, дело всерьез раскрутили. Вот так и попал на передовую.
Поговорили еще о жизни. Ночь выдалась звездная, с морозом. Разводить костер не рискнули. Где-то гудели машины, изредка взлетали ракеты, раздавались пулеметные очереди, ухали орудийные выстрелы. Спали в танках, закутавшись в разное тряпье. Выручал брезент, которого хватило на всех. Утром проснулись голодные. Шарили во всех закутках, но еда уже сутки как кончилась. Я вспомнил свои хождения по селам, когда в сорок первом выбирались из окружения.
— Антон, может, схожу с кем-нибудь в село? — предложил я.
— Еду просить?
— Лучше обменять. На полотенца, байку для портянок. Часы можно пожертвовать.
Лишних часов не нашлось. Зато собрали рублей семьсот денег, чистое полотенце, мыло, еще кое-что по мелочи. Таранец пожертвовал запасную гимнастерку. Отправились вместе с новым стрелком-радистом
— Осторожнее там, Алексей, — напутствовал ротный.
— Что, боишься, в плен попадем?
Прозвучало излишне резко. Сказались холодная ночь, голодуха, неопределенность.
— Идите, — махнул рукой Антон. — Это тебе надо опасаться. За себя и Степана.
До небольшого села, полностью сгоревшего, добрались через час. Идти было легко. Мороз хорошо схватил вчерашнюю грязь и протаявшие лужи. Обнаружили на окраине среди сосен три землянки. В них жили несколько старух и дед лет под сто. Долго рассматривали нас.
— Свои, свои, что, не видите? — засмеялся Степан.
Признать в нас бойцов Красной Армии было трудновато. В синих комбинезонах, телогрейках. Хорошо, что на свой танкошлем я прицепил звездочку. Появилась женщина помоложе и, оглядев, спросила:
— Танкисты?
— Они самые, — ответил я.
— За харчами небось пришли. А танки побросали.
— Танки не бросали, стоят, где положено. Насчет харчей вы правы. Хотим обменять или купить.
— Шумели вчера машины, — подтвердила одна из старух. — Где-то рядом остановились. Не врут.
— Ну, бабка, ты даешь! — удивился Степан. — Все слышишь.
— Мне теперь только слушать и остается. Дед помер, зятя убили.
Обстановка разрядилась. Нам рассказали невеселую судьбу русской деревни. Одной из тысяч, оставленных в оккупации. В феврале немцы отступали от Сталинграда злые как собаки. Переночевали. Сначала никого не трогали, а утром всех выгнали из домов и сожгли все строения.
Часть мужиков и парней успели разбежаться, остальных похватали и повезли с собой. Далеко не увезли. Постреляли в леске километрах в трех от села.
— Многих убили? — спросил я.
Бабки стали загибать пальцы, считать, перечисляя по фамилиям. Сказали, что восемнадцать человек. А одному повезло, притворился мертвым и ночью приполз с простреленным плечом. Долго хворал, но оклемался. Как он рассказал, сельчан расстреляли, когда забарахлила и остановилась одна из машин. Немцы покопались в моторе, поломка была серьезная. Машину сожгли, а людей расстреляли.
Услышал я здесь жуткую историю о судьбе группы наших военнопленных. Когда советские войска наступали фрицам на пятки, немцы отобрали из колонны военнопленных человек тридцать ослабевших, больных и повели к речке. Там были полыньи, пробитые тяжелыми снарядами. Они затолкали штыками под лед всех этих людей. Тем, кто сильно сопротивлялся, выстрелами перебивали ноги. Фашисты думали, что тела унесет течением, но глубина в том месте была небольшая, и течение вынесло трупы наших военнопленных на галечную косу, прямо под лед. Лица погибших отчетливо виднелись сквозь лед, с которого сдуло снег. Местные жители ходили смотреть, начали было долбить лед, чтобы достать и похоронить красноармейцев. Но немцы вскоре пригнали специальную команду, взорвали лед и столкнули тела погибших на глубину.