Танкисты Великой Отечественной (сборник)
Шрифт:
Как и когда Радину удалось «испортить» мотоцикл зампотеха, «тайна за семью печатями». Никому он ее не раскрыл. Может, берег про запас. При случае еще раз попытать счастья: потешить душу и сердце быстрой ездой на служебном «трехколеснике».
Грянула она перед новым, 1946 годом. Весь январь месяц большой коллектив штатных и прибывших из округа врачей пытался взять ситуацию под контроль, но не везде и не всегда им это удавалось.
С вступлением частей и соединений 6-й гвардейской танковой армии на территорию Маньчжурии мы столкнулись с тем, что весь японский наземный транспорт работал не на бензине, а на этиловом спирте. Готовясь к предстоящим боям, нам следовало бы знать об этой особенности обеспечения японской армии! Наши автомашины к такому горючему не были приспособлены. Зато эта жидкость быстро нашла другое применение —
Беда пришла и в наш батальон. С окончанием войны были упразднены ординарцы командиров рот. Оставалась такая должность пока только у командиров батальонов и других вышестоящих начальников. Поэтому мой ординарец гвардии старший сержант Григорий Жуматий готовил пищу для всех офицеров управления, которые собирались на ужин в моей квартире. Так было и 20 декабря. По непонятной причине отсутствовал во всем аккуратный гвардии старший лейтенант Сергей Смирнов, мой заместитель по хозяйственной части. Я попросил Григория Данильченко, который ближе всех находился к двери, сходить за Смирновым, комната которого располагалась этажом ниже. Через несколько минут в столовую вбежал бледный, как полотно, Данильченко и еле выдавил из себя два слова: «Сергей мертв!..» Это было только начало… Пик большой трагедии пришелся на оследнюю декаду декабря старого и первую — январскую — нового года. Зима в Забайкалье уже вошла в свои полные права — морозы стояли под 30 градусов. В каменистом замерзшем грунте выкопать могилу было невозможно. А их каждый день требовались десятки. По приказу командира корпуса на кладбище, что в 300 метрах юго-западнее разъезда, саперы взрывным способом вырыли большой по диаметру и достаточно глубокий котлован для братской могилы. Туда вплотную устанавливали гробы и засыпали их землей. Когда первый «этаж» заполнил дно котлована, подобным образом стал формироваться второй, третий и, наконец, последний — четвертый. Многоэтажная братская могила приняла многих…
Тяжело, невыносимо тяжело было хоронить боевых друзей. Сердце, казалось, готово разорваться на части от жуткой картины ухода из жизни в мирные дни наших однополчан. Человек, выпивший метилового спирта, до последнего вздоха оставался в полном сознании, страстно молил врачей спасти его. Они и без просьбы пострадавшего принимали всевозможные меры. Вскрывали вены, чтобы пустить кровь, поили отравленного литрами раствора марганцовки, стараясь промыть желудок. Не помогало…
Все в батальоне, и особенно Коля-югослав, были потрясены вестью, что сия горькая судьба не миновала нашего товарища гвардии капитана Николая Богданова, который в это время исполнял обязанности коменданта гарнизона. Мы направили Богданова в Борзинский армейский госпиталь, где хирургом работала жена Дубицкого Елена Григорьевна. Знали, что она обязательно поможет положить Николая Николаевича на лечение. Александр Львович буквально силой усадил начштаба в машину и умчался с ним к супруге. Прошла неделя. К большой радости всех танкистов батальона, Богданов, вернувшийся живым и, как нам показалось, здоровым, приступил к исполнению своих прямых служебных обязанностей.
Где-то в конце января или начале февраля я работал с Богдановым в помещении нашего штаба. Подошел мой заместитель по политической части гвардии капитан Александр Туманов, с которым мы разрабатывали черновик плана проведения 23 февраля праздника Дня Советской Армии.
И вдруг ко мне обращается Николай Николаевич: «Дмитрий, ты слышишь, какая красивая звучит музыка?» Я и Туманов переглянулись. Молчим. «Вот это мелодия! Ее звуки становятся с каждой минутой все сильнее. Звучит оркестр! Слаженно!» Кругом
В тот вечер Радин не находил себе места, осунулся. Еще бы! С его уважаемым тезкой снова несчастье. Удастся ли ему и на этот раз вырваться из цепких лап «костлявой»? Я понимал состояние Радина, старался хоть немного облегчить тяжесть навалившегося на него бремени. «Коля, тебе захочется проведать Богданова в госпитале. Я распоряжусь выдать тебе документы на мотоцикл, и ты можешь ездить к нему в приемные дни». Глаза у парня заблестели, лицо чуть-чуть порозовело. «Это хорошо, — подумалось мне, — малость отлегло у мальчишки на душе».
Сведения о состоянии здоровья Богданова мы получали каждый вечер по телефону от Елены Григорьевны. Да и Радин посещал его два раза в неделю. С каждым днем вести приходили все печальнее и печальнее — болезнь прогрессировала. Головные боли усиливались. Меры, принимаемые врачами, ощутимых результатов не давали. Коля-югослав чаще и чаще выезжал в Борзю. Даже пропустил несколько раз занятия в школе.
А однажды поехал в госпиталь, но через небольшой промежуток времени возвратился в часть весьма встревоженный и сразу кинулся меня искать. Я был на совещании в штабе бригады — в гарнизон прибыла комиссия из округа и Москвы с задачей расследовать причины массового отравления в войсках.
После совещания Коля встретил меня и со слезами на глазах сообщал: «Гвардии капитана Богданова увезли в город Читу для продолжения лечения в какой-то специальный госпиталь!..» Что случилось? Почему эвакуировали начштаба в окружное медицинское заведение?.. Ответы на возникшие вопросы могла дать только Елена Григорьевна. Я направился в свой штаб, намереваясь просить Дубицкого съездить к жене и выяснить обстоятельства, побудившие борзинское госпитальное начальство принять такое решение в отношении Богданова.
Как выяснилось, Дубицкий на моей легковой машине уехал за супругой, чтобы привезти ее к нам. Так просила Елена Григорьевна. Хотела лично сообщить подробности случившегося с Николаем Николаевичем, сказав, что это не телефонный разговор.
Приехав к нам, Елена Григорьевна попросила остаться только меня и моих заместителей, сказав, что информация ее конфиденциальная. В госпитале идет служебное расследование — дежурный медицинский персонал допустил грубейшее нарушение порядка ухода за больными, приведшее к весьма печальным последствиям.
Услышанное даже нас, видавших на фронте многое, ужаснуло. В студеный поздний январский вечер Богданову удалось незаметно покинуть палату. В одном нижнем белье и тоненьком госпитальном халате он пошел «путешествовать» по Борзе. Вскоре сестра отделения обнаружила исчезновение больного. Подняла тревогу. Дежурный по госпиталю организовал поиски «беглеца». Его помощник с двумя солдатами сразу направились на железнодорожную станцию. По расспросам персонала последней установили, что легко одетый молодой человек высокого роста появлялся на вокзале, даже участвовал в какой-то небольшой потасовке. Когда и куда ушел — не видели..
За первую половину ночи были обшарены все уголки не так уж и большого поселка. Николай Николаевич как в воду канул. Пришлось о случившемся доложить начальнику медицинской службы. Было выслано еще две группы «поисковиков». Их усилия также оказались безрезультатными. И уже на рассвете рабочий наряд по госпитальной кухне среди дров и бревен случайно обнаружил лежащего без сознания рослого мужчину. В одной руке он держал окровавленный топор. Его сразу же внесли в помещение столовой.
О «находке» немедленно сообщили дежурному по госпиталю, а тот позвонил в терапевтическое отделение, чтобы проверили: не их ли нашелся больной?.. Начальник отделения и дежурная сестра примчались в столовую. Да, это был Богданов.