Таннен-Э — город под вечными льдами. Легенды Австрии
Шрифт:
Однажды вечером сидела она, как обычно, подле креста, склонившись над своей работой, и только время от времени безнадежно поглядывала вдаль. Солнце скрылось за грядой Венского леса, на землю спустился мирный вечер, далекие башни столицы темнели в сумерках. И тут женщина увидела, что на гору медленно поднимается одинокий странник. Он опирался на посох, лицо у него было изможденное, с седой длинной бородой, а одежда вся износилась и обветшала. У подножья креста он без сил упал на землю. Пряха участливо склонилась над незнакомцем. И вдруг побелела как полотно и воскликнула: «Это ты! Ты все-таки вернулся! Я знала, что Господь услышит мои молитвы!
Придя в себя, рыцарь рассказал жене, что в бою его тяжело ранили и взяли в плен. Два долгих года пробыл он в рабстве у неверных, пока наконец не удалось ему бежать. Со слезами на глазах слушала жена его рассказ о полном невзгод и лишений долгом возвращении в родные края.
В благодарность за возвращение любимого супруга счастливая жена выполнила свой обет. На месте обветшалого деревянного креста она воздвигла колонну резного камня с крестом, которая в память о жене рыцаря и получила впоследствии название «Пряха у креста».
Мастер Мартин Железная Рука
Жил когда-то в Вене кузнец, которого звали мастер Мартин. Своей недюжинной силой он славился на весь город и прозывался за то не иначе как Железная Рука. А еще он удивлял горожан тем, что изо дня в день трудился у себя в кузнице, не зная ни воскресений, ни праздников. Это было вопреки всякому обычаю, да и против того, что нам заповедует церковь. Зато мастер Мартин всегда работал лишь до тех пор, покуда не заработает ровно четыре гроша, а потом снимал фартук и запирал кузницу. И тут уж сули ему хоть золотые горы — ни за что на свете не соглашался он в тот же день снова взяться за молот и клещи. Жители Вены давно уже свыклись с этим странным обыкновением мастера, но стоило в городе появиться чужеземцу, как люди не упускали случая порассказать ему об удивительном кузнеце.
В 1237 году Вену посетил император Фридрих II. Едва с государственными делами было покончено, как ему, само собой, тут же рассказали о мастере Мартине. Император покачал головой и пожелал увидеть этого человека собственными глазами. Мартина привели к императору, и тот встретил его не слишком-то любезно, ибо считал, что вовсе не подобает его подданному трудиться во все дни подряд, не исключая главнейших праздников.
«Правда ли то, что говорят про тебя?» — спросил император. Мастер Мартин взглянул на него открыто и без страха и откровенно признался, что так оно и есть.
«Так почему же тебе надобно только четыре гроша в день — не больше и не меньше?» — спросил тогда император.
«Государь, — отвечал мастер Мартин, — я положил себе за правило зарабатывать всякий день столько, сколько мне нужно на жизнь, а более четырех грошей мне не требуется».
«И на что же ты тратишь свои четыре гроша?» — пожелал тут узнать Фридрих, которого разобрало любопытство.
«Один грош раздаю, — ответил на это мастер Мартин, — одним — долг отдаю, один на ветер кидаю и одним — сам себя питаю».
Император немало подивился этому ответу и потребовал объяснить, что сей расклад значит.
«А значит он вот что, — отвечал ему мастер Мартин, — на один грош я подаю милостыню бедным, второй отдаю отцу на прожитье за то, что он кормил меня в детстве; третий вручаю моей жене, пусть тратит, как ей заблагорассудится, — тот, считай, выброшен на ветер, потому что пойдет на безделицы да на наряды. Ну, а уж последний грош я трачу на себя самого. Вот и выходит, что четырех грошей в день мне с лихвой хватает на все расходы».
Хоть
Мастер Мартин пообещал в точности исполнить волю своего государя, отвесил почтительный поклон и отправился восвояси. Императору же вздумалось позабавиться. Созвал он всех своих советников и с самым серьезным видом задал им такой вопрос: «Скажите-ка мне, на что, по-вашему, нужно потратить четыре гроша, чтобы первый раздать, вторым — долг отдать, третий — на ветер пустить и четвертым — самого себя накормить?»
Советники смущенно переглядывались, не зная, что сказать, и молчали. «Ну, что же вы, господа мудрецы, — потешался над ними император, — до сих пор вы ни разу не терялись, когда я спрашивал у вас совета. Куда теперь подевалась ваша хваленая премудрость? Поразмыслите-ка хорошенько! Даю вам три дня сроку, а затем желаю услышать ответ!»
Тут принялись умудренные господа советники ломать себе мудрые головы, да все без толку: сколько они ни старались, разгадать загадку так и не могли. Был среди них один старый, почтенный советник, из тех, кого на мякине не проведешь. Он рассудил так: прежде чем император задал нам эту загадку, побывал у него тот диковинный кузнец и о чем-то с ним беседовал. Стало быть, без кузнеца здесь не обошлось. А уж вытянуть из простака то, что нам нужно узнать, спору нет, будет легче легкого. Лукаво улыбаясь, привел он своих сотоварищей к мастеру Мартину, и все вместе они насели на беднягу кузнеца — расскажи да расскажи. Правда, не так-то просто оказалось выманить у силача его секрет, как это думал старик советник. Кузнец точно воды в рот набрал и знай помалкивал. В конце концов советники сдались и посулили ему за разгадку все, что он только пожелает.
Кузнец почесал в затылке и вымолвил: «Ладно, идет, разъясню я вам эту задачку, только сперва доставьте-ка мне сюда сотню золотых».
Делать нечего — деньги были доставлены, и кузнецу отсчитали сто монет. Мастер Мартин брал каждую денежку в руки и внимательно рассматривал их одну за другой. Затем он поведал советникам про свои четыре гроша — в чем тут собака зарыта, и они удалились, радуясь, что на этот раз им удалось провести своего повелителя.
Когда истек назначенный срок, советники явились к императору и дали верный ответ на его вопрос. Советники ожидали, что теперь-то Фридрих будет доволен их мудростью, однако случилось как раз наоборот. Император не на шутку рассердился, узнав, что высокочтимые господа советники на этот раз пустили в ход не собственную, а заемную мудрость. Никто, кроме кузнеца, не мог дать им столь безупречно точный ответ. Фридрих велел позвать к себе мастера и стал бранить его за ослушание. «Разве не воспретил я тебе строго-настрого хоть словом единым обмолвиться о нашем разговоре? — заключил он сурово. — Как посмел ты нарушить мое повеление?»