Танталэна
Шрифт:
Позади меня, — казалось, довольно далеко, — раздавался тихий заглушенный плач, сопровождаемый стонами.
Я повернулся и побежал назад. У меня не было времени зажигать спички, и я несколько раз падал в темноте. Наконец, я остановился у стены, которой оканчивался коридор. Из-за нее раздавался отчетливый плач.
Я чиркнул спичкой и осветил стену. Она была небрежно сколочена из неслишком плотно прилегающих друг к другу сосновых досок. Между ними кой-где зияли черные щели.
Я воткнул в одну из них пальцы и потянул доску к себе.
Плач прекратился. Я чиркнул спичкой и сразу же увидел стоящую на полу свечу. Я зажег свечу и огляделся.
Я находился в маленьком четырехугольном чулане. Потолок был так низок, что я касался его головой. Пол был покрыт толстым слоем грязных опилок, окон не было. В стене, находящейся против той, через которую я проник, была запертая деревянная дверь. В углу стоял огромный контрабас.
Рядом с контрабасом, уткнувшись лицом в опилки, лежала белокурая девушка в побуревшем от грязи розовом шелковом платье. Плечи ее, покрытые волной желтых, как солома, распущенных волос, вздрагивали. Она, казалось, старалась сдержать рыдания.
— Кто вы? — спросил я.
Она не ответила. Даже не шевельнулась.
— Может быть, я могу вам помочь?
Но она, не оборачиваясь, замахала на меня рукой и что-то сказала на непонятном языке.
«Она, должно быть, говорит по-английски», — подумал я и заговорил с ней по-английски.
— Если вам нужна помощь, я попробую помочь вам.
Она удивленно взглянула на меня. Ее заплаканное лицо было усыпано опилками. Опилки висели на бровях и ресницах, скопились в уголках рта, бежали двумя дорожками по щекам. Она попробовала стереть опилки рукавом, но только еще больше размазала их по лицу.
— Кто вы такой? — спросил она по-английски. Голос ее, грудной и мягкий, был в то же время звонок и звучен.
— Я? Меня зовут Ипполит. Я — русский. Мой отец на этом корабле.
— Вы Ипполит Павелецкий? — спросила она.
— Откуда вы меня знаете?
— Я много слышала о вас. И о вашем отце много слышала. Говорят, мы вместе с вами играли в детстве. Но я вас не помню. Я была тогда совсем маленькой. Мой отец — старый друг вашего отца. Его зовут дон Гонзалес Ромеро. Он владелец этого корабля.
— Ваш отец — толстый… в сером костюме?
— Да. Где вы его видели? Пойдите и скажите ему, что я жива. Пусть он убьет сеньора Шмербиуса и освободит меня.
— Как? Вы тоже в плену у Шмербиуса?
— Да. Вот уже несколько месяцев он держит меня здесь взаперти. Каждое утро он проводит здесь два часа, и заставляет меня петь. Он говорит, что повезет меня куда-то
Она заплакала. Крупные слезы потекли по ее бледным матовым щекам и закапали на солому. Мне было безумно жаль ее. Я сел рядом с ней и взял ее за руку.
— Увы, — сказал я, — я такой же пленник, как и вы. Я посажен в такой же чулан, и сторожит меня тот же Шмербиус.
И я рассказал ей свою историю. Она молча выслушала ее и подняла на меня свои большие серьезные глаза.
— Теперь у меня есть союзник, — сказала она. — Правда, он такой же пленник, как и я, но вместе нам легче будет добиться свободы.
Тут она рассказала мне свою повесть. Я узнал много нового из этой повести и слушал с величайшим вниманием. Я привожу ее, чтобы читатель мог ясно видеть, какие странные события заставили нас встретиться здесь, в этом чулане неизвестно куда плывущего корабля.
Отец этой девушки, дон Гонзалес Ромеро, сказал ей однажды, что он едет куда-то на поиски каких-то сокровищ, и предложил ей сопровождать его. Она согласилась, хотя ей грустно было покидать свою прекрасную родную Боливию. Взяв с собой управляющего их ранчо, негра Джамбо, которого они любили, как родного, они приехали в Вальпарайзо. Там дон Гонзалес купил парусный бриг „Santa Maria“. Он собирался заехать в Россию за своим старым другом сеньором Павелецким, чтобы вместе искать сокровища. Благополучно проехав Панамский канал и оставив за собой острова Вест-Индии, „Santa Maria“ спокойно неслась на северо-восток по волнам Атлантического океана. Погода ей благоприятствовала. Ветер тоже. Стояли чудные лунные ночи.
Мария-Изабелла, моя прелестная креолка, в одну из таких ночей вышла погулять на палубу. Все спали. На вахте стоял один из матросов, по имени Хуан. Он находился на самом дальнем конце палубы и не заметил ее появления. Девушка легла на дно стоявшей на палубе шлюпки и стала смотреть на звезды. И вдруг неподалеку она услышала шопот. Говорили по-английски. Она сразу сообразила, что говорят трое. Один голос принадлежал Хуану, а другой Баумеру, огромному рыжему немцу, служившему боцманом на „Santa Maria“. Третий голос она слышала впервые. Это был неприятный визгливый тенорок.
— Надо бы поскорее, — басом говорил Баумер. — Побросаем всех за борт и угоним судно.
— Не торопитесь, дорогой, не торопитесь, — говорил тенор. — У меня есть точнейшие инструкции. Это дело первостепенной важности. Мы овладеем судном не раньше, чем выйдем из России.
— Наплевать нам на ваши инструкции, — заговорил Хуан, — не желаю я торчать по шесть часов в сутки на вахте. Давно пора бы всех в воду!
— Дон Гонзалес не утонет; сало плавает, — с хохотом сказал немец.