Танталэна
Шрифт:
Каких удивительных людей я встречал там! Не чинных моряков военного флота, слишком солидных и чистоплотных для таких мест, а матросов с мелких торговых судов, русских, финских, эстонских, немецких, шведских, английских и настоящих контрабандистов. Изредка сюда заходят студенты Академии Художеств, славные ребята, которых моряки очень любят. Они слушают рассказы о небывалых морских приключениях и рисуют бородатых контрабандистов. Много здесь людей и без определенных занятий, просто завсегдатаев порта, не то контрабандистов-неудачников, не то матросов, выгнанных за пьянство, не то
Как я любил эти рассказы! Как мечтал я о морском путешествии! О, только бы хоть один раз в жизни потерпеть кораблекрушение и попасть на необитаемый остров, хоть на самый захудалый! Я был бы счастлив на всю жизнь. Сколько раз я бродил по набережной Невы, рассматривая суда, и в полголоса напевал старую пиратскую песню:
Пятнадцать человек на ящике мертвеца. Ио-хо-хо! и бутылка рому.Если бы мой отец доверял мне! Если бы он знал, как безгранично я ему предан! Он посвятил бы меня во все свои таинственные похождения. Я был бы его защитой и опорой. У него не было бы друга надежнее меня. Сколько бы у нас было страшных и веселых приключений!
Глава вторая. Письмо. — Таинственный посетитель
Наконец случилось событие, которому суждено было изменить нашу однообразную одинокую жизнь. Во время одного из очередных отъездов моего отца, в кухне раздался звонок. Я открыл дверь и увидал перед собой почтальона. Если бы это был тигр или американский бизон, я был бы не так удивлен. Почтальон еще никогда не заходил к нам. Это было первое письмо, принесенное к нам на квартиру. Почтальон сунул мне его в руку и вышел. Я сейчас же побежал к окну и осмотрел конверт. На нем было написано:
Геннадию Павловичу
Павелецкому.
В. О. 18-ая линия, д. 3, кв. 16.
Ленинград.
Leningrad.
Да, адрес написан верно. Почтальон не ошибся. Письмо адресовано моему отцу. Но откуда оно? Я осмотрел почтовую марку и штемпель и вскрикнул от удивления. Письмо было отправлено из города Ла-Паса, в Боливии. Гм, Боливия. Да ведь это же в Южной Америке!
Я сгорал от любопытства. Что может быть в этом письме? Я был убежден, что если бы мне удалось прочесть его, я узнал бы все: и чем занимается мой отец, и куда он так часто уезжает, и что он прячет у себя в кабинете, и, даже, где находится моя родина. Любопытство мое было так велико, что я чуть было не вскрыл конверт и не прочел письма. Только страх перед отцом удержал меня. Я грустно положил письмо на стол и старался не глядеть на него.
Отец вернулся домой часа через два после прихода почтальона. Он был как-то необычно весел.
— Дай-ка поесть чего-нибудь,
Я стал торопливо накрывать на стол, а он все время тихо посмеивался и добрыми глазами смотрел на меня. Я был польщен и смущен этой молчаливой лаской. Он так редко замечал меня.
— Если дело мое удастся, будет и тебе хорошо, — сказал он вдруг и слегка дотронулся до моего плеча своей огромной ладонью. Но затем его глаза приняли обычное безразлично-строгое выражение, и он прибавил:
— А впрочем, ты ничего не понимаешь.
— Папа, — сказал я, — сегодня на твое имя пришло письмо.
— Письмо! Что ж ты молчишь! Давай его сюда.
Он распечатал письмо, быстро просмотрел его и подозрительно взглянул на меня.
— Ты не читал?
— Я чужих писем не читаю, — ответил я, оскорбленный таким подозрением и сгорая от любопытства. Но он уже забыл обо мне, сунул письмо в карман и большими шагами пошел к двери кабинета.
— Ты разве не будешь есть? — крикнул я ему.
Он обернулся.
— Нет.
Потом помолчал, нерешительно глядя на меня, как бы соображая, пойму я его или нет, и вдруг сказал:
— Послушай, ты целыми днями шатаешься здесь по улицам. Скажи, не встречал ли ты около нашего дома сгорбленного человека с огромным красным галстуком на груди? Он одет в старый грязный фрак, ходит без шляпы, лыс, горбонос, и у него такие… странные глаза?
— Нет, я не встречал такого человека.
— Если встретишь, сейчас же беги ко мне и скажи.
Он вынул письмо из кармана, вошел в кабинет и заперся на ключ.
Я был совершенно подавлен и письмом из Боливии, и нежданной отцовской лаской, и этим сгорбленным человеком с огромным красным галстуком, которого я могу встретить у нашего дома. Я строил бесчисленные объяснения отцовским тайнам, но чувствовал, что не только не приближаюсь, к разгадке, но, наоборот, запутываюсь все больше и больше.
После этого случая, всякий раз, выходя на улицу, я осматривался, надеясь встретить лысенького человечка с красным галстуком. Но он мне не попадался.
Наша жизнь снова потекла обычной чередой.
Месяца через два после получения письма, я как-то вышел на улицу и пошел помечтать в порт. Был жаркий июньский день. Ленинградский порт, такой тихий зимой, летом превращается в настоящий содом. Навигация была в самом разгаре. Состав судов, стоявших в порту, менялся ежедневно. Скрипели подъемные краны и блоки, ползли по подъемным путям товарные вагоны, сновали грузчики и матросы. Человек, не привыкший к порту, терялся бы в этой толчее. Но для меня гвалт порта был музыкой, а суматоха — парадом.
Осматривая знакомые суда, уже несколько недель стоящие в порту, я вдруг заметил только-что пришедший странный парусник. Это был трехмачтовый бриг самого до-исторического вида. Сто лет назад его, пожалуй, сочли бы и большим, и прочным, и вместительным. Но в наше время такие суда уже давно переделаны в баржи.
Грязно-серые от времени паруса брига были собраны. Он сидел в воде, слегка наклонившись на правый борт, пузатый, ленивый и добродушный. На палубе не было никого. Это судно казалось необитаемым.