Тантамареска
Шрифт:
Председатель заинтересованно перевел взгляд на связанную пленницу и спросил убийственно спокойным голосом:
– О чем же они говорили?
– Я не знаю, – всхлипнула Мариночка. Глафира молчала.
Где-то сзади раздался характерный щелчок бича. Платьице Мариночки косо треснуло и обнажило кровавый красный рубец на спине.
– А-а-а-а! Я честно не знаю! – закричала девушка, и уже было непонятно, кричит она от боли или от смертельного испуга. – Этот гаденыш нам рассказал только о том, что происходило,
Бич щелкнул еще раз. Теперь стало понятно, что с ним так ловко управляется один из тех монахов, которые вносили в зал зеркало для Глафиры. Следом за щелчком бича опять раздался истошный вопль Мариночки, на ее спине показался второй кровавый рубец, проступивший сквозь еще один разрыв платья. Мариночка упала на пол и начала рвать на себе волосы. Ребенок продолжал смотреть на умирающего отца широко открытыми от ужаса глазами, но никак не мог закричать – крик застрял где-то в горле. Мужчина на кольях дернулся в последний раз и затих.
И тут Глафира все осознала. Выход есть! Конечно, Совет Десяти никогда не славился мягкотелостью и особой добротой к своим пленникам. Но, чтобы вот так, с ходу, умертвить одного из свидетелей, даже не выслушав его, а второго начать бичевать, ничего толком не узнав, явно разыгрывая какой-то спектакль именно для нее… Что-то здесь было не так. И теперь стало понятно что. Глафира подняла голову, решительно посмотрела в темные глазницы председательской маски и сказала спокойно, громко, отчетливо и даже насмешливо:
– Не забудь посолить мясо!
И разом открыла глаза. Она лежала в постели, на шелковой простыне невероятной белизны. Неподалеку сопел умаявшийся за день, вихрастый Алексей, чудный рыжий мальчик. Она не только спасла его сегодня в парке Горького, она его искала, она хотела его, она его получила. Алексей во сне прерывисто и тяжело дышал, раскинув худые длинные руки в разные стороны. На левой руке чернел пластмассовый браслет с крупным экраном. На экране, стремительно убывая, мелькали цифры, торопливо отсчитывающие время начала апокалипсиса.
Глафира гибко, как кошка, высвободилась из-под руки Алексея, мельком взглянув на бегущие цифры. Осторожно встала, подошла к окну и отодвинула тяжелую штору. Взяла с подоконника сигареты, чиркнула зажигалкой и закурила, смотря в окно, абсолютно голая, уверенная в себе и как будто высеченная из мрамора.
За окном светили в ночном сумраке ярким светом красные кремлевские звезды и витрины ГУМа, лениво двигалась по Большому Москворецкому мосту поливальная машина, проезжая как раз то место, где когда-то застрелили Немцова, замерли в недоуменном молчании краны большой стройки на месте снесенной гостиницы «Россия». Набережные были абсолютно пусты. Никому не было дела до маленькой девичьей фигурки, едва различимо белевшей в окне седьмого этажа фешенебельного отеля «Балчуг». Москва
Это был сон.
Глава IX. Эо
Миша Рудик рано лишился матери. Было ему в ту пору одиннадцать лет. Любила ли она его, Рудик не знал. Наверное, любила. Но какое-то смутное чувство недолюбленности присутствовало в маленьком Мише всегда. Мальчик вырос, но все равно оставался маленьким и недолюбленным. Отец умер гораздо позже, когда Рудик уже учился в военном училище, но времени мальчику уделял не много, так что тот привык быть самостоятельным и решать возникающие проблемы, не прибегая к помощи взрослых.
Правда, иногда решить никак не получалось – ну не мог он драться на равных ни с кем из сверстников, а те, как назло, вступив в подростковую стадию самоутверждения, так и норовили помахать кулаками. Рудик всегда был потенциальной жертвой – маленький, лопоухий, молчаливый. Он не спорил против самого процесса – пускай, но ему не нравилось, когда кулаками размахивали в опасной близости от его лица, да и самоутверждение товарищей тоже происходило, образно говоря, за его счет. А учитывая, что он не только не удался внешностью, но и не вышел ростом, у него, в совокупности с время от времени достающимися побоями, развился жуткий комплекс неполноценности. Одно время он даже с тоской подумывал о том, чтобы оборвать все это самым радикальным способом, сиганув с балкона квартиры на четырнадцатом этаже.
Тогда-то и стали появляться сны. Нет, конечно, сны были и раньше. Просто начались именно эти сны. Сны, в которых к нему стала приходить Эо.
Почему он решил, что Эо – существо женского рода, Рудик не помнил. Ведь эту Эо он никогда не видел. Но он чувствовал ее присутствие, ее дыхание, ее заботу, и ему было очень приятно от одной мысли, что Эо находится где-то рядом. Но как она выглядит, Рудик не знал.
Однажды во сне он почему-то решил, что Эо – это его мама. Она окутывала его теплом и заботой, любовью и нежностью. «Ты – самый храбрый, самый умный, самый сильный, самый лучший и самый любимый». У маленького Миши во сне вырастали крылья, и неказистый подросток становился сказочным рыцарем.
Проснувшись, он сознавал, что все это сон, но стал все чаще ловить себя на мысли о необходимости изменить себя и как-то протянуть волшебную нить любви, идущую из собственного сна, чтобы оправдать ожидания ласковой Эо. Ведь когда в тебя так верят, не оправдать эту веру уже невозможно. Тогда и впрямь остается сигануть с четырнадцатого этажа.
Рудик самостоятельно нашел подростковую секцию карате и ухитрился в нее записаться, хотя на его глазах туда отказались принимать куда более сильных и старших ребят. Он очень старался, и тренер стал хвалить этого неказистого, но очень упорного мальчика.
Конец ознакомительного фрагмента.