Таня Гроттер и молот Перуна
Шрифт:
– Я так мучаюсь, так переживаю, а он… И главное, из-за чего! Из-за несчастной Гроттерши! Гуннио Гломини чертов! Ну ничего, доживем до экзаменов! Засядешь ты у меня на четвертом курсе лет на тридцать… А там уж даже у Сарданапала терпение закончится, – бурчала Склепова.
Снег падал крупными хлопьями, спеша замести все следы. Внезапно, как будто по чьей-то злой воле, весь снег на поле пришел в движение и завертелся, точно в миксере. Большая темная тень, словно сотканная из пурги, упала на Гробыню сзади. Склепова перестала бормотать и
– Эй, кто еще там? Я спрашиваю, кто? А-а-а-аа!
Гробыня обернулась, и ее пронзительный, истошный, нечеловеческий визг разнесся по полю, заглохнув в метели…
Глава 7
Беатриса Премудрая
Не очень поздно, не очень рано, а эдак часика в два ночи самый добрый (и, возможно, потому бывший) депутат Герман Никитич Дурнев возвращался домой из ресторана «Славянский базар». С ним рядом семенил хорошо подвыпивший Халявий, принудительно одетый в модный, недавно только от портного пиджак. Через каждые несколько шагов Халявию становилось грустно. Он опускался на четвереньки, оттягивал от шеи красный галстук и, всхлипывая, выл.
– Проклятый официант, он меня отравил! Он что-то подмешал в вино! А ты, Гоша, гад! Гад! У-у-у!
– Я не Гоша! Я Герман! – возражал директор фирмы «Носки сэконд-хэнд». Он держался преувеличенно прямо и, закрывая машину, долго путался в двух кнопочках сигнализации.
– Хоть и Гриша, а все равно гад! Ну почему ты не дал мне познакомиться с той… ик… манекенщицей? – возмутился Халявий, спотыкаясь на ровном месте.
– Ты едва ей до пояса доставал! – резонно сказал Дурнев.
Родственничек бабы Рюхи гневно подпрыгнул.
– Но доставал же, доставал! А-а-а, тебе и возразить нечего!.. А все потому, что ты завистник! Твоя жена… ик… крокомот… то есть… бегедил… опять не то… крокобегемотодил… О-о, в самый раз!
Дядя Герман побагровел.
– Не смей так говорить! Нинель была балериной! – вспылил он.
– В самом деле? Это она тебе сказала? А я был великаном! – захихикал Халявий.
Взбешенный Дурнев хотел схватить его за галстук, но не успел. Оборотень вдруг закатил глазки и, упав носом в лужу, вдохновенно забулькал. Перевернув Халявия, дядя Герман убедился, что тот крепко спит.
– Думаешь, я тебя понесу! И не жди! – сказал Дурнев и… взвалил его на спину. Оставшуюся часть пути оборотень проделал на плечах у вельможного председателя В.А.М.П.И.Р.
Внизу, у лифта, дядя Герман встретил генерала Котлеткина, спешившего на чашку чая к секретарше. Недавно он отправил Айседорку в Амстердам и теперь наслаждался свободой. Генерал остановился потрясти Дурневу руку, одновременно ловко спрятав под мышку толстую папку, которую держал в руках. «О переводе солдат на одноразовое вегетарианское питание» – мелькнуло на корешке. Генерал Котлеткин был настоящий трудоголик. Даже ночами он не переставал
– Как твое ничего? – спросил Котлеткин у Дурнева.
– Да вот носильщиком устроился. Пьяниц по домам развожу, – хмыкнул дядя Герман.
Котлеткин равнодушно покосился на Халявия. Для него оборотень был чем-то вроде забавной обезьянки, которая еще и умела разговаривать.
– Да, кстати, я хотел тебе кое-что предложить… Смотаешься наблюдателем на Ближний Восток? – спросил он.
– Да иди ты на фиг! Знаю я твоих «наблюдателей». Что я, мальчик, что ли, уран в чемодане таскать? – отвечал Дурнев.
Котлеткин захохотал. Дурнев за то его и любил, что с генералом можно было не церемониться. Он был прост, как кувалда, и гуманен, как штык-нож.
Поднимаясь в лифте, дядя Герман придерживал ворочающегося Халявия за ноги и грустно думал, что, возможно, оборотень прав. Его Нинель уже далеко не балерина, да и характер у нее не становится с годами лучше. Тут живешь-живешь, вкалываешь, как шахтер, зашибаешь бабло, а она…
Ощутив внезапный прилив раздражения, дядя Герман пнул кабинку лифта, едва не уронив Халявия. Тот, впрочем, благополучно продолжал дрыхнуть.
Лифт остановился. В смутном настроении дядя Герман шагнул на площадку, нашаривая в кармане ключи, и вдруг увидел на пороге небольшой старомодный сундучок, обитый полосами железа. В сундуке явно что-то происходило. То ли кто-то ворочался, то ли что-то тикало. В общем, наблюдалась подозрительная активность.
«Ага, бомба! – почти обрадовался своей догадливости Дурнев. – Или ребенок Гроттерши от этого шустрого англичанина! В общем, одно из двух, и еще неизвестно, что хуже. С бомбой, во всяком случае, не будешь мучиться».
Решив осторожно открыть сундук, Дурнев присел на корточки и, набрав в грудь воздуха, повернул ключ. Забытый Халявий соскользнул у него с плеча и, стукнувшись носом об пол, проснулся.
– В меня что, стреляли? – ошалело спросил он.
– Угу, – подтвердил дядя Герман.
– Кошмар! Тогда я убит! – сказал Халявий и, покачиваясь, сел на полу.
Дурнев осторожно приподнял крышку, проверяя, не привязана ли к нему леска, ведущая к чеке боевой гранаты. Неожиданно из сундука послышался подозрительный звук – не то чавканье, не то кваканье. Перепуганный депутат прихлопнул себе крышкой пальцы и, тряся рукой, принялся дуть на них.
Халявий, ничего не знавший о боевых гранатах и покушениях на бизнес-элиту, проявил куда больше мужества. Он хладнокровно распахнул крышку и сунул в сундук голову. Дядя Герман осторожно заглянул ему через плечо.
Внутри сундука лежала атласная подушка. На подушке сидела небольшая зеленоватая лягушка, держащая во рту заржавленную стрелу.
– Царевна-лягушка! Мама моя родная! – ахнул Халявий.
Проигнорировав оборотня, лягушка посмотрела на дядю Германа глазами, выпученными, точно от базедовой болезни.