Таня Гроттер и молот Перуна
Шрифт:
– Дракон сборной вечности – Змиулан. Ой, мамочка моя бабуся, он сразу везде! Он и обжигает, и ослепляет! Как, интересно, можно забросить мяч, если даже в двадцати метрах от него превращаешься в шашлык?
Шурасик, сидевший на трибуне рядом с Ванькой Валялкиным, которому только сегодня разрешили покинуть магпункт, перестал грызть карандашик:
– Мне только что пришло в голову: дракон сборной вечности ведь тоже исчезнет через час, да? А если у него кто-нибудь будет в животе? Кто-то из наших?
– Не паникуй! – велел ему Ванька.
– Я не паникую! Просто я любознательный. И ведь потом внутри
– А вот тут ты ошибаешься. Тарарах говорит, что какая бы ни была температура снаружи дракона, внутри всех драконов и уж тем более в желудке она всегда одинаковая, – возразил Ванька.
– Погодите, кажется, еще кто-то появился, уже после дракона… Номер десятый… – голос Ягуна странно дрогнул. Должно быть, то, что было написано на ладони, потрясло его. – Итак, десятый номер… гм… Леопольд Гроттер, нападение, магический контрабас… Невероятно! Два десятых номера (теперь я наконец понимаю, почему Соловей О. Разбойник дал Тане «десятку»), два контрабаса-близнеца… Возможно, наличие в одной реальности двух воплощений контрабаса противоречит здравому смыслу, но к Чумихе здравый смысл, когда такое происходит! Для магии вуду нет никаких преград! Держись, Таня, прошу тебя, держись! Мы с тобой!
Трибуны Тибидохса замерли. Множество глаз устремилось к невысокому юноше лет восемнадцати, который, пригнувшись к контрабасу, легко скользил по воздуху. Поворот, взмах смычком – и контрабас ловил новый воздушный поток. Должно быть, именно таким отец Тани сбегал на Лысую Гору и чертил стрелку на крыше Большой Башни. Сердце Тани вновь дрогнуло, когда она вспомнила ту царапину на камне. Почему ни Сарданапал, ни Соловей не сказали ей про отца раньше? Ведь они же знали, не могли не знать! И остальные преподаватели молчали…
Позднее Таня сотни раз возвращалась в памяти к каждой минуте этого матча. Тогда, в первое мгновение, все смешалось у нее в голове и перед глазами. Запрыгали фигуры зрителей, сторожевые циклопы, позолота гостевых трибун, огненной змейкой завился Змиулан. Она ничего не понимала уже, не видела, куда летит, – весь мир размылся в огромное пятно. Сердце колотилось, в горле застрял, казалось, Ноев ковчег.
А потом акварельная пляска цветов прекратилась вдруг, и из моря красок проступило одно-единственное молодое лицо! «ПАПА!» – хотела крикнуть она, но почему-то не смела. Она никогда в жизни не произносила этого слова. Не Германа же Дурнева ей было называть папой.
Леопольд Гроттер мчался теперь рядом с Ильей Муромцем, изредка поворачиваясь и не без удивления поглядывая на Танин контрабас, как две капли воды похожий на его собственный. Таня видела, что отец не узнает ее. Еще бы! Здесь Леопольд лишь чуть старше ее, ровесник Пуппера, даже не познакомился еще с ее матерью, на которую она, говорят, так похожа!
Тане было и больно, и радостно, и тревожно.
Откуда-то издалека до ее слуха долетел рык Гоярына, рвавшегося схватиться с незнакомым драконом, и голос Ягуна:
– Ого, сколько сведений! Кто-то существенно пополнил мою шпаргалочку! Интересно, кому говорить спасибо, или, как выражается Тарарах: «Спасибо не булькает»? Леопольд Гроттер двадцать лет назад был лучшим нападающим сборной Тибидохса. Подавал огромные надежды, мог легко перейти в профессионалы, однако оставил драконбол
Великая Зуби коснулась руки Медузии.
– Видишь, это то, о чем я говорила, – раздраженно сказала она. – Магществу стоило поразмыслить, прежде чем извлекать из хранилища запрещенных раритетов тимпан и уж тем более бить в него. Порой мне кажется, чем выше инстанции, тем более нелепые решения от нее исходят.
– Я не думаю, что их решение так уж нелепо. Разумеется, это подлое решение, но вполне здравое. Бессмертник, Тиштря и Графин Калиостров предвидели все заранее. Посмотри на их физиономии! Смутить нашего лучшего игрока и почти вывести его из игры! Еще бы – девочка никогда не видела своего отца! – возмущенно произнесла Медузия.
– Уверен, Таня возьмет себя в руки. Да, она в смятении, но смятение не может продолжаться вечно. Вскоре Таня разберется, если уже не поняла, что Леопольд Гроттер да и вся сборная вечности не могут слышать нашей речи. Да, они могут играть, могут видеть наших игроков, но при всем том их души по-прежнему существуют в другом, чужом мире. Здесь лишь некая часть их сущности, не более того, – примиряюще сказал Сарданапал.
– Оставаясь за защитным куполом, Тиштря и Графин торопливо проталкивают внутрь арбитров с мячами. Арбитры выпускают мячи, а сами на своих полосатых пылесосах поднимаются в воздух, стараясь держаться подальше от драконов. Еще бы, арбитры вот уже тысячи лет любимое лакомство всех драконов. Оно, конечно, как говорит моя бабуся, с джинна-то навар небольшой, но все равно приятно… – бойко, точно выплевывая круглые твердые горошины, тарахтел Ягун.
Джинн Абдулла, присутствующий на матче, уставился на Ягге. Многочисленные бородавки укоризненно переползли на лоб. Туда же, после некоторого замешательства, отдрейфовал крючковатый нос и замер среди бородавок, точно волжский утес из народной песни.
– Ягунчик мой, что дитя малое! Что у других на уме, у него на языке! Ты уж не обессудь, яхонтовый мой. Лучше позолоти ручку, молодой и красивый! – сказала Ягге, посасывая вишневую трубочку. Ее черные, совсем не постаревшие глаза, плескались насмешкой.
– Мячи разлетаются по полю, – продолжал Ягун. – Как всегда, обездвиживающий мяч сразу набирает скорость. Я уже едва его различаю. Чихательный и перцовый бестолково крутятся на месте. Вероятно, они-то и будут разыграны в первую очередь. Обе команды выстраиваются в боевой порядок, ожидая сигнала… А там еще что такое? Ага, Бессмертник Кощеев сам себя назначает главным судьей и, делая вид, что приятно удивлен оказанной ему честью, принимает поздравления. Он поднимается на судейскую трибуну, которую Тиштря, Графин и еще дюжина льстецов торопливо украшают лавровыми венками… Милашка Бессмертник сама скромность! Овации! Главный судья поднимает кольцо! Вспыхивает оранжевая искра! Браво! Матч начался!