Тараканы
Шрифт:
— Тогда мы с вами похожи, — сказал Лёкен. — Я ни разу в жизни не дотронулся до ребенка. Да, я мечтал, воображал себе это, до слез, но никогда в жизни этого не сделал. Понимаете меня?
Харри сглотнул. Его охватило смятение.
— Не знаю, сколько мне было лет, когда меня впервые изнасиловал мой отчим, но кажется, не больше пяти. Я рубанул его по ляжке топором, когда мне исполнилось тринадцать. Задел артерию, он потерял сознание и чуть не погиб. Но он выжил и стал калекой. Говорил всем, что произошло несчастье, что сам себя рубанул топором, когда колол дрова. Мы были квиты.
Лёкен поднял
— Вам, наверное, кажется, что это чистейший парадокс, — произнес он. — Но по статистике, дети, пережившие сексуальные домогательства, чаще всего сами потом становятся насильниками, верно?
Харри скривился.
— Это правда, — продолжал Лёкен. — Педофилы хорошо знают, какие страдания они причиняют детям, ведь многие из них сами пережили в детстве и страх, и стыд, и чувство вины. Кстати, вам известно, что, по мнению многих психологов, есть близкое родство между либидо и влечением к смерти?
Харри покачал головой. Лёкен опрокинул стакан и перестал улыбаться.
— Это как укус вампира. Думаешь, что умер, а просыпаешься и сам делаешься вампиром. Бессмертным, с ненасытной жаждой крови.
— И с вечным стремлением к смерти?
— Вот именно.
— А что сделало вас иным?
— Все вообще иначе, Холе.
Лёкен набил трубку и положил ее на стол. Он снял с себя черный, под горло, свитер, его голый торс поблескивал от пота. Ладно сложенный, жилистый, он тем не менее был уже стар — обвисшая кожа, дряблые мышцы, — и наступит день, когда он должен будет умереть.
— Когда в моем шкафчике в Вардё нашли журнал с детской порнографией, меня вызвал командир. Но мне повезло: к ответственности меня не привлекли, для серьезных подозрений не было повода, я всего лишь рассматривал картинки. Поэтому и в моем личном деле не появилось ничего, кроме записи об увольнении из ВВС. Благодаря работе в разведке я вошел в контакт с организацией, которая в то время называлась Special Services,предшественницей ЦРУ. Они послали меня на обучение в Штаты, а потом направили в Корею, работать под прикрытием норвежского полевого госпиталя.
— И на кого же вы работаете теперь?
Лёкен пожал плечами, показывая, что это не имеет значения.
— Вам не стыдно? — спросил Харри.
— Конечно, стыдно, — слабо улыбнулся Лёкен. — Каждый день стыдно. Это моя слабость.
— Тогда зачем вы рассказали мне все это? — поинтересовался Харри.
— Ну, во-первых, потому что я слишком стар, чтобы скрываться. Во-вторых, потому что мне некого принимать во внимание, кроме самого себя. И в-третьих, стыд — это ведь эмоции, а не логика. — Уголок его рта пополз вверх, и на лице появилась саркастическая усмешка. — Раньше я даже выписывал «Archives of Sexual Behavior», [36] чтобы узнать, не определил ли какой ученый, что за монстр во мне сидит. Читал скорее из любопытства, чем от стыда. Там я увидел статью о монахе-педофиле из Швейцарии, который никогда не был ни в чем замешан, а потом заперся в комнате да и выпил рыбий жир с осколками стекла. Статью я бросил на середине, так и не дочитав до конца. Я предпочитаю оценивать себя как продукт воспитания и среды, но все же, несмотря
36
«Материалы по сексуальному поведению» (англ.), научный журнал Международной академии сексологии.
— Но как же вы, будучи педофилом, занимаетесь сбором материалов по детской проституции? Вас ведь это заводит?
Лёкен задумчиво уставился на стол.
— Вы когда-нибудь мечтали изнасиловать женщину, Холе? Можете не отвечать, я все равно знаю, что мечтали. Но ведь это не значит, что вы действительно собираетесь кого-то изнасиловать? И это также не означает, что вы как полицейский не можете расследовать дела об изнасиловании, верно? Даже если вы в состоянии понять мужика, который потерял самообладание, все равно это не играет особой роли. Изнасилование — это безумие. Оно противозаконно. И подобная сволочь понесет наказание.
Он опрокинул третий стакан. Бутылка опустела до этикетки.
Харри покачал головой.
— Извините, Лёкен, но мне трудно с вами согласиться. Вы покупаете детское порно, вы часть всего этого. Без таких, как вы, не существовало бы рынка подобных мерзостей.
— Вы правы, — сказал Лёкен, и взгляд его затуманился. — Я не святой. Правда, что я тоже поспособствовал этому миру превратиться в юдоль скорби. Чего же мне еще ответить? Как поется в песне: «Я такой же, как другие: дождь прошел, и я промок».
Харри вдруг ощутил себя таким же старым, как Лёкен. Старым и усталым.
— А что там с этими кусочками известки? — спросил Лёкен, слегка гнусавя.
— Просто совпадение. Я подумал, что они напоминают известковую пыль на отвертке, которую мы нашли в багажнике Мольнеса. Она желтоватая. Не чисто белая, как обычная известь. Хочу отдать эти кусочки на экспертизу и сравнить с пылью в машине посла.
— Что в таком случае это означает?
Харри пожал плечами.
— Никогда не знаешь заранее, что это может означать. Девяносто девять процентов информации, собранной в результате расследования, бесполезны. Надо только надеяться, что заметишь тот единственный процент, когда он окажется у тебя носом.
— Пожалуй, верно, — сказал Лёкен и, закрыв глаза, откинулся на спинку стула.
Харри вышел на улицу и купил суп-лапшу с королевскими креветками у беззубого тайца в кепке с надписью «Ливерпуль». Продавец налил ему супу из черного котла в пластиковый пакет и завязал его узлом, обнажив десны. Вернувшись, Харри нашел на кухне две суповые тарелки. Он разбудил Лёкена, и они молча съели суп.
— Думаю, я знаю, кто отдал приказ о проведении расследования, — сказал наконец Харри.
Лёкен ничего не ответил.
— Я понимаю, почему вы не могли ждать, пока будет подписан договор с Таиландом. Дело срочное, верно? Вы спешили получить результаты и потому тайно начали слежку.
— Вы не сдаетесь?
— Какое это теперь имеет значение?
Лёкен подул на ложку с горячим супом.
— Требуется много времени, чтобы найти доказательства, — ответил он. — Может, целый год. Важнее всего было выиграть время.