Тарантас (Путевые впечатления)
Шрифт:
— Ничего-с, — отвечал седой, — нынешний год с рук сошла аккуратно. Грешно жаловаться. Вот-с в прошлом году, так могу сказать. Не приведи бог! Семь рублев с куля терпели.
— Ге, ге, ге, — заметил рыжий.
— Что ж, — прибавил черный. — Не все барыш. У хлеба не без крох. Выгружать, видно, много приходилось?
— Да на одной Волге раза три, что ли. Такие мели поделались, что не дай господи. А партия-то, признательно сказать, закуплена была у нас значительная.
— Коноводная?
–
— Никак нет. Тихвинка да три подчалки. Ну, а уже перегрузка, известное дело. Кожу дерут, мошенники. Бога не боятся. Что станешь с ними делать!
— Кто ж от барыша бегает? — заметил рыжий.
— Вестимо! — прибавил черный.
— Та-ак-с! — добавил седой.
Рыжий продолжал:
— А я так в прошедшем году сделал оборотец. Куплено было, изволите видеть, у меня у татар около Самары несколько муки первейшего, могу сказать, сорта да кулей пятьсот, что ли, взято у помещика, самой этакой, признательно сказать, мизеристой. Помещик-то никак в карты проигрался, так и пришлась-то она поистине больно сходно. Гляжу я — мучишка-то дрянь, ну, словно мякина. Даром с рук не сойдет. Что ж, говорю я, тут думать. Взял да и перемешал ее с хорошей, да и спустил всю в Рыбне откупщику за первый, изволите видеть, сорт.
— Что ж, коммерческое дело, — сказал черный.
— Оборотец известный, — докончил седой.
Между тем Василий Иванович и Иван Васильевич распорядились тоже около одного столика, потребовали себе чая и с любопытством начали прислушиваться к разговору трех купцов.
Вошел четвертый в синем изношенном армяке и остановился в дверях. Сперва перекрестился он три раза перед угольным образом, а потом, тряхнув головой, почтительно поклонился седому.
— Сидору Авдеевичу наше почтение.
— А, здорово, Потапыч. Просим покорно выкушать парочку с нами.
— Много доволен, Сидор Авдеевич. Все ли подобру-поздорову?
— Слава богу.
— И хозяюшка и детушки?
— Слава богу,
— Ну, слава тебе господи. В Рыбну, что ли, изволите?
— В Рыбну. Да присядь-ка, Потапыч.
— Не извольте беспокоиться. И постоять можем.
— А чашечку?..
— Много доволен.
— Одну хоть чашечку.
— Благодарю покорно. Дома пил.
— Эй, брат, чашечку.
— Ей-богу, дома пил.
— Полно. Выпей-ка вприкусочку на здоровье.
— Не могу, право.
Седой протянул Потапычу чашечку, а Потапыч, поблагодарив, выпил чашечку духом, после чего поставил ее бережно на стол вверх дном на блюдечко и поблагодарил снова.
— Ну вот энтак-то ладно. Спасибо, Потапыч. Ну-тка, еще чашечку.
— Нет уж, ей-ей, невмоготу. Много доволен за ласку и угощение. Чувствительно благодарен. Да я-с, Сидор Авдеевич, к вашей милости с просьбой.
— Передать, что ли, по
— Так точно-с. Трифону Лукичу. Покорнейше просим.
— Много, что ли?
— Тысяч с пяток.
— Пожалуй, брат.
Тут Потапыч вынул из-за пазухи до невероятия грязный лоскуток бумаги, в котором завернуты были деньги, и, поклонившись почтительно, подал их седому.
Седой развернул испачканный сверток, внимательно пересчитал ассигнации и золотые и потом сказал:
— Пять тысяч двести семнадцать рублев с полтиною.
Так ли?
— Так точно.
— Хорошо, брат. Будет доставлено.
Седой поднял полу своего армяка, всунул довольно небрежно сверток в боковой карман своих шаровар и занялся посторонним разговором.
— Каково торгуется, Потапыч?
— Помаленьку-с. К чему бога гневить?
— Ты ведь, помнится, салом промышляешь?
— Чем попало-с. И сало и поташ продаем. Дело наше маленькое. Капитал небольшой, да и весь-то в обороте.
А впрочем, жаловаться не можем.
— Ну-ка, Потапыч, теперь еще чашечку.
— Нет-с, уж право. Средствия нет. Чувствительно доволен. Никак не могу.
Несмотря на упорное отнекивание, Потапыч снова выпил чашечку вприкусочку, потом, поблагодарив снова, почтительно раскланялся с седым, черным и рыжим, каждому поочередно пожелал телесного здравия, хорошего пути, всякого благополучия и, наконец, исчез в дверях.
Вся эта сцена возбудила в сильной степени любопытство Ивана Васильевича.
— Позвольте спросить, — сказал он, присосеживаясь к купцам. — Он вам родственник, верно?
— Кто-с?
— Да вот этот, что сейчас вышел. Потапыч.
— Никак нет-с. Я его, признательно-то сказать, почти что и не знаю вовсе. Он должен быть мещанин здешний.
— Так вы дела с ним ведете по переписке?
Седой улыбнулся.
— Да он, чаю, и грамоте не знает. А делов у меня с ним не бывает. Обороты наши будут-с поважнее ихних, — прибавил седой с лукавым самодовольствием.
— Так отчего же он не посылает своих денег по почте?
— Да иззестно-с, чтоб не платить за пересылку.
— А как же он не потребовал от вас расписки?
Черный и рыжий засмеялись, а седой взбесился не на шутку.
— Расписку! — закричал он. — Расписку. Да если б он от меня потребовал расписку, я бы ему его же деньгами рожу раскроил. Слава богу, никак уж пятый десяток торгую, а энтакого еще со мной срама не бывало.
— Извольте видеть-с, милостивый государь, не имею удовольствия знать, как вас чествовать, — сказал рыжий, — ведь-с это только между дворянами такая заведенция, что расписки да векселя. У нас, в торговом деле, такой-с, этак-с сказать, политики не употребляется вовсе.